По морщинистому лицу старого трикрата стекали слезы, и он их не стыдился.

– Я не торопился, когда убивал того чертова чародея, который придумал это мерзкое дерьмо в тех шахтах. Я отрезал ему яйца, оттрахал в зад ножом, сделал все самое жестокое, что мог придумать на тот момент. Но этого и близко недостаточно. Будь он жив, здесь и сейчас, я не смог бы причинить ему достаточных мук, чтобы заставить его отплатить за то, что он породил и что теперь унаследовал Пролаза.

Овес отвернулся и зашагал прочь от хижины. Возможно, он пытался избавить Певчего от унижения, видя его скорбь. Или не хотел выставлять напоказ свою.

– Остался еще один чародей, которого нужно убить, – напомнила Блажка.

Певчий вытер лицо.

– От Шакала есть новости?

Блажка покачала головой.

Певчий затих.

– В чем дело? – настойчиво спросила Блажка.

– Возможно, прежде чем все это закончится, мы захотим, чтобы он был жив, – проговорил старый полукровка серьезно. – Штукарь, я имею в виду.

На этих словах вернулся Овес.

– О чем это ты, нахрен?

– Об этом, – ответил Певчий, указывая на свою поврежденную ногу. – Эльфы никак не могут совладать с болезнью. Все равно что пытаться оседлать дикого варвара, которого обрили и смазали жиром. Эта чума никак не хочет отступать. Несколько месяцев назад я был незрячим. Нога была здорова, но глаза закрывали гнойники. И горло тоже. Судя по голосу Берил, на меня было страшно смотреть. – Певчий хрипло усмехнулся. – Думал уже, будто вернул свою женщину спустя долгие годы, только чтобы стать таким больным и отвратительным, что она едва может выносить мой вид.

– Самобичевание плохо на тебя действует, Певчий, – сказала Блажка.

– И мама у меня не такая слабачка. – Овес хмыкнул.

– Вы правы. Вы оба. Так что я буду придерживаться незыблемых истин. Чума вечно что-то выкидывает, и никто не знает, что будет в следующий раз, когда они к нам придут. Что она сделает. Я уже не молод. Это не самобичевание – чистый факт. А Пролаза? Он слишком мал. Ни один из нас не может выдерживать это достаточно долго. Остроухие дают нам перерывы, чтобы мы оставались в здравом уме и, наверное, чтобы они сами тоже. Но это утомительная борьба, и чума в ней побеждает.

– Рога справятся, – заверила Блажка, чуть не поморщившись от своих пустых слов.

– Я знавал одного кочевника, который мог завязать узел так, что только он и мог его развязать – такой он был мудреный, – проговорил Певчий, устало выдохнув. – А этот Штукарь? Он проделал такую же штуку. Месть – это хорошо, моя дорогая. Но если мы хотим избавить мальчика от его страшного оружия, то нам лучше начинать рвать волосы на лобке в молитвах о том, чтобы Шакко привел тюрбана живым.

Блажка встала, позволив опрокинуться своему импровизированному табурету. Затем, ступая по ковру из щепок, отошла туда же, где до этого был Овес. Постояла там спиной к хижине, вглядываясь в деревья на отдаленных утесах, казавшихся не более чем черной стеной в угасающем свете.

– Уже год прошел, Печный. Нам давно пора смириться с мыслью, что он не вернется.

Тут голос подал Овес:

– Ты на него уже не рассчитываешь?

Блажка обернулась.

– Я не рассчитываю на планы, которые предполагают сидеть и ждать его. С тех пор, как он ушел, могло произойти очень многое… без толку обо всем этом думать.

Лицо Певчего очерствело, притом что во взгляде осталось сочувствие.

– Я хочу кое-что сказать. Это может показаться жестоким.

– Валяй.

– Какой у вас есть выбор? У Ублюдков мало чего осталось. Наш дом разрушен, удел брошен, большинство людей сбежали. То, что осталось от копыта, только что примкнуло к самому старому пердуну, который сидит у них в изгнании. Мы не знаем, сколько еще Рога дадут нам здесь находиться. Они взяли нас только из-за долбаной чумы. Потому что знают: это единственное, чего боятся тяжаки. Но если у них и дальше не будет получаться ее обуздать, я сильно сомневаюсь, что они останутся такими же гостеприимными.

– Они используют нас, мы – их, – согласилась Блажка.

– И мы не так уж для них полезны, – заметил Певчий.

– То есть ты хочешь сказать, что у нас нет другого выбора, кроме как ждать, но при этом у нас остается все меньше времени? Это очень дерьмовый совет, Печный.

– У нас и обстоятельства дерьмовые, вождь.

Мрачную беседу рассеял аппетитный запах стряпни Берил, который добрался до них на крыльях древесного дыма.

– Она сейчас соберет весь урожай, что у нас есть, чтобы накормить мелких. – хихикнул Певчий.

– И высыпет на меня все проклятия за то, что подвергла их опасности.

Певчий даже не попытался поспорить. Овес положил руку ей на плечо.

– Ладно, все это потерпит до утра, – проговорил наконец Певчий. – После всех сегодняшних событий принимать поспешные решения было бы глупо. Вам двоим нужно отдохнуть.

Блажка поморщилась.

– А после рассвета разве станет лучше?

– Или хуже, – прорычал старый трикрат, – но ты по крайней мере успеешь выспаться.

Оставив Певчего сидеть на пне, они вышли обратно ко входу в хижину. Блажка подумала проверить сирот, но у Берил наверняка все было под контролем. К тому же испепеляющие взгляды хозяйки были ей сейчас ни к чему.

Отправив туда Овса, она быстро обошла лагерь, который разбили ее ребята. Сухой ровной земли было в обрез, поэтому традиционные ограничения пришлось сохранить. Беженцы из Отрадной ютились вокруг своих костров, сопляки – у других, а посвященные братья – у своих, самых ближних к началу тропы. Веревочный загон со свинами расположили поблизости, там варвары вынюхивали в земле остатки инжира, что им насыпали.

Ублюдки ели те же фрукты, только с чуть меньшим аппетитом, чем их животные. Колпак стоял, остальные сидели, прислонившись спиной к седлам или к деревьям. Когда Блажка подошла, Облезлый Змей молча предложил ей целый инжир. Она приняла фрукт и, усевшись рядом, вынула нож. Кроме инжира, у них было немного ячменного хлеба и сушеной рыбы.

Реальные ублюдки жевали еду, и никто не произносил ни слова.

Блажка не осознавала, насколько изможденной была, но когда присела, осознание хлынуло на нее со всей мощью, разбив вдребезги ее выносливость. И она откинулась на спину.

Без светлицы. Вместо стен у нее были ее братья.

Без кровати. Вместо матраца у нее была твердая земля, а вместо подушки – седло.

Без лихорадочных видений от мерзкого лекарства. Только естественное угасание сознания, что принесет либо сны, либо кошмары, а может, и вообще ничего.

Блажка вздохнула и позволила ночной песне ущелья себя убаюкать.

Сон.