– Прости меня, – попросил он.

– За что?

– За то, что это произошло. Я вроде как врач. Должен кое-что смыслить в медицине.

– Не беспокойся об этом. Это не экзамен. Никто не поставит тебе плохую оценку и не отнимет набранные баллы.

– Клэр!

– А что еще тут можно сказать?

– Не знаю. Наверное, нужно подумать, что делать дальше…

Она молчала.

– Строить планы… Просто это такой шок. И такой чертов стыд. И это случилось именно сейчас.

– Да, – согласилась она.

Ее лицо казалось маленьким, белым и обиженным. Он вдруг вспомнил, что не успел рассказать об отце. Она даже не подозревала об этом. Он понимал, что она оказалась в положении, которого больше всего боялась каждая девушка в каждом ирландском городе – не важно, большом или маленьком. Клэр попала в большую беду.

Он потянулся к ее руке.

– Мы справимся, – пообещал он.

Она отдернула руку.

– Ты не притронулась к своей пинте, – смущенно заметил Дэвид.

– Ты тоже.

Бокал выглядел слишком большим, у пива был кисловатый привкус.

– Я, пожалуй, возьму бренди. Ты не хочешь? Чтобы справиться с потрясением. Считай, что это предписание врача.

Он натянуто улыбнулся.

– Нет, спасибо, – отказалась Клэр.

Когда он вернулся, она перегнулась через стол:

– Мне ужасно, ужасно жаль, Дэвид. Я больше ничего не могу сказать. Я знаю, как это, должно быть, страшно для тебя. Я пытаюсь сохранять спокойствие и думать о том, что, черт возьми, мы собираемся делать. Но ты, вероятно, еще не знаешь, что чувствуешь. Вероятно, для тебя это все еще нереально.

– Да. Верно, – сказал он, благодарный за то, что она это поняла.

Снова воцарилось молчание. Дэвид допил бренди.

– Пойдем домой?

Они встали и направились к выходу, стараясь держаться чуть порознь и боясь прикоснуться к друг к другу.

На улице в желтом свете фонарей их лица казались более напряженными. Они молча добрели до автобусной остановки, где меньше часа назад Дэвид решил не дожидаться автобуса. В автобусе они тоже не разговаривали. Раз или два они посмотрели друг на друга, будто желая что-то сказать, но слова не шли с языка.

Примерно за две остановки до той, которая была им нужна, Дэвид встал и робко спросил:

– Выйдем здесь?

– Да. Конечно, – прозвучал вежливый ответ.

При обычных обстоятельствах она бы потребовала объяснений, шутила и спорила.

Они стояли на берегу канала.

– Давай пройдемся, – предложил Дэвид.

Они шли молча и оба замедлили шаг, когда к ним подплыли два лебедя.

– У меня с собой только жевательная резинка, – сказала Клэр, и ее голос звучал почти как обычно. – Думаешь, она им понравится или у них слипнутся клювы?

– Ты выйдешь за меня?

– Что?

– Ты выйдешь за меня замуж? Пожалуйста.

– Дэвид…

Ее голос был тихим и неуверенным.

– Пожалуйста, – повторил он.

– Дэвид, тебе пока необязательно ничего говорить. Не говори сейчас ничего. Я не жду от тебя этого… Тебе не нужно этого делать. Честно. Мы все обсудим и выстроим план, это не конец света.

– Клэр… я люблю тебя, – просто сказал он.

– И я тебя люблю. Так было и будет всегда.

– Значит, – произнес он, и его глаза просияли, – мы поженимся. Лучше сейчас, чем позже. Правильно? Скажи «да». Скажи: «Да, Дэвид».

– Ты знаешь, я бы с удовольствием, но есть и другие возможности, другие варианты, которые следует рассмотреть.

– Нет, не с нашим ребенком. Только не с нашим собственным ребенком. Других вариантов у нас нет.

Клэр уставилась на него, и ее глаза наполнились слезами.

– Ты не дала мне ответа, как это бывает в сказках.

Он сгорал от нетерпения, не зная, что она скажет.

Она взяла его лицо в ладони:

– Если ты говоришь серьезно…

– Это не ответ, а предположение, – перебил он.

– Я с радостью выйду за тебя. Да. Конечно же да.

Они дошли пешком, купив по пути жареной картошки, вино и шоколадный торт. Ужинать уселись рядом с керосиновой плитой, чтобы думать о будущем и строить планы.

– Может, поженимся здесь? В Дублине? Дома я этого не вынесу.

– Моя жена не должна так отзываться о самом знаменательном дне в нашей жизни!

– Ты понимаешь, о чем я.

– Да. Конечно, мы поженимся здесь. Или в любом другом месте. Где захочешь. Лондон. Париж. Рим.

– А потом мы вернемся, купим квартиру побольше, дождемся экзаменов и рождения ребенка. Выпускные экзамены пройдут в конце сентября, а ребенок появится на свет на третьей неделе октября. У меня в запасе почти месяц.

Дэвид сжал ее руку.

– Просто чудесно, – повторил он.

– Я так рада, что ты доволен. Я боялась, что, когда ты получишь работу в больнице, не захочешь возвращаться ночью домой к ребенку.

Она улыбнулась, он промолчал.

– Это же не то, к чему мечтает вернуться молодой медик, младший больничный врач: квартира с подгузниками и студентка-жена…

Внезапное молчание Дэвида ее обеспокоило.

– К счастью, я могу работать дома, я обсуждала это с одной аспиранткой. Она заверила, что если тебя не теряют из вида, в университете знают, что ты занимаешься и ходишь на консультации примерно раз в неделю, то ты не обязан каждый день являться на занятия.

– Ох…

– Что с тобой?

И тогда Дэвид рассказал о болезни отца и необходимости вернуться в Каслбей.

Своим письмом Анджела подарила им пять дней. Пять ужасных дней. Они то злились друг на друга, то сливались в объятиях. Временами пытались спокойно рассмотреть варианты, но альтернативы не было. Иногда Клэр насмехалась нам ним и говорила, что он маменькин сынок. Мужчина не должен отказываться от карьеры. Подчас Дэвид ранил ее, упрекая в том, что ее любовь ничтожна и неглубока, если зависит от адреса. Настоящая любовь выживет в любом месте.

Они знали врача, к которому Клэр могла обратиться. Его исключили из медицинского реестра, и тем не менее он практиковал аборты. Он имел квалификацию врача, поэтому Клэр ничем не рисковала. Тогда они смогут снова думать о будущем. Но они никогда не упоминали об этом всерьез. Рождение собственного ребенка казалось им чудом, единственным светлым моментом посреди слез и смятения. Вычеркнув ребенка из уравнения, они не решали ни одной проблемы. Беременность и непростая беседа с родителями были не самым важным событием.

Труднее всего было вернуться назад.

Ни один из них не хотел этого делать.

Дэвид возвращался в Каслбей.

Так обстояли дела, когда он получил письмо от отца.

Клэр плакала, когда читала письмо. Пожилой мистер Пауэр был великодушен и относился к чувствам сына с большим пониманием. Старик записал на бумаге все, о чем Дэвид и Клэр говорили целую неделю. Доктор Пауэр так сожалел о необходимости вызвать сына домой, что, по его словам, едва нашел в себе силы сесть за письмо. Он ясно дал понять, что не может просить о помощи другого врача, чтобы подарить Дэвиду три или четыре года свободы. Отец почти бесстрастно сочувствовал сыну.

Нам обоим в тягость этот эмоциональный шантаж. Мне невыносимо оттого, что я обращаюсь к тебе с просьбой вернуться, а тебе трудно отказаться от планов на будущее. Но я должен