– И тебе здравствовать, светлая боярыня, – Корней снял шапку и с достоинством поклонился. – С радостью ныне я к тебе пожаловал. Сын у меня родился! Хочу с тобой радость ту разделить!

– Благодарю за честь, боярин-воевода, – волхва поклонилась павой. – Твоя радость – моя радость. Отрадно мне видеть в твоём роду прибавление. Но не сочти за дерзость, отчего же я не вижу среди достойных мужей, сопровождающих тебя, твоего внука и моего воеводу – сотника Михаила?

– Так к нему и ехали, Гредислава Всеславовна, – улыбнулся Корней, – да порешил я к тебе заехать по пути.

– Чем великую радость доставил мне, Корней Аггеич! – только что не пропела волхва. – Я, коль будет на то твоя воля, с тобой поеду. Давненько хотела я с воеводой своим свидеться, а тут радость такая.

И тут воевода удивил всех. Как будто и не на деревянной ноге, ловко и изящно пал на колено, принял руку волхвы и поднёс к губам.

– Окажи честь, светлая боярыня! – и глазами зыркнул лихо, по-молодому.

Нинея на мгновение утратила свой чеканно-строгий вид и улыбнулась.

«Скольких же девок ты в молодости перепортил, эпарх Кирилл? И где ты набрался обычаев франкских повес, да ещё стал столь ловок в их ухватках?

Но и ты, кхм, кирия языческая архонтесса, удивила! Лишь на мгновение отпустила свою палатийскую повадку, и вот – имеющий глаза да увидит, какой красавицей ты была в молодости. И сколько тогда мужей вот так же падали к твоим ногам… Что при твоём несомненном уме и властности… Мда… Почему же тогда ты в этой глуши, а?»

– Ить! – только и смог сказать Лука Говорун. А остальные так и просто окаменели.

– Встань, боярин Корней, – в поклоне и приглашающем жесте волхвы чудесным образом слились величественность и кокетство. – Невместно столь доблестному витязю мой двор коленями выглаживать. Это я за честь почитаю сопровождать тебя.

Корней уже вскочил на ноги, изогнул колесом руку и пристроил на неё руку волхвы. Та, кажется, даже слегка опешила от такого напора, но тут же нашлась:

– Будь же сотоварищи гостем моим малое время, пока возок мой запрягают.

И пара Корней – Нинея сама собой возглавила шествие к крыльцу.

– Кондрат, как думаешь, нальют нам тут? – шёпотом поинтересовался у Сучка Бурей.

– Мож и нальют, – так же шёпотом ответил Сучок. – Только я, Серафимушка, тут ничегошеньки бы не пил!

* * *

Увы, не налили. Боярыня Гредислава, вопреки всем женским привычкам, собралась стремительно – гости толком обогреться не успели. Снова погрузились в сани, построились и двинулись в сторону Михайлова Городка, благо недалеко уже, а лошади хоть чуток, но передохнули и спокойно шли рысью. Головными санями по-прежнему правил счастливый Корней Лисовин.

Воеводский обоз в Крепости заметили, едва головные сани показались из леса. Мелькнуло на заборолах какое-то быстрое мельтешение, и тут же во дворе рог заиграл «Сбор».

– Кхе! – с явным одобрением прокомментировал Корней и полуобернулся к Сучку. – А ты, смотрю, Кондрат не только хмельное жрать как не в себя умеешь! Понастроил, ядрёна Матрёна! И прям, знать десятник розмыслов, а не насрано!

– Сам ты насрано! – возмутился плотницкий старшина. – Да так, если хочешь знать, нигде не строят! Ни в Киеве, ни в Чернигове, ни в Переяславле, ни в Смоленске – у нас в Михайловском только! Погоди, по весне закончим – ахнешь!

– Грр-ха! – подтвердил слова друга Бурей.

– Верно Кондрат говорит, – веско заметил Филимон. – Ты, Корней, ещё внутри не был.

«Так этот скандальный засранец и есть архитектор крепости моего поднадзорного?

Чудны дела Твои, Господи! Кто бы мог подумать, что этот ходячий лысый геморрой столь старательно штудировал Ветрувия![132] И не только штудировал, но и сумел воплотить его идеи в свойственной славянам манере строительства! Теперь понятно, почему ему прощаются все выходки и безумства – такими мастерами не бросаются! Воображаю, что будет, когда он сведёт знакомство с другим адептом технэ – Феофаном: оба талантливые пьяницы, оба жадны до знаний и оба не дружат с головой!

А может, оно так и надо? Ведь техне это не только ремесло или искусство, но и весь мир сей тоже – высшее, божественное технэ, и Ты, Господи, архитектор его…»

– Ну так поглядим! – воевода крутанул ус, встал в санях и стегнул коня вожжами. Тот перешёл на размашистую рысь.

Корней правил прямо к воротам.

А ворота, как того и ждали, распахнулись, а по бокам от них вытянулось по отроку при доспехе, щите и мече. Все, включая отца Меркурия, одобрительно крякнули, а воевода отчётливо кхекнул, ухмыльнулся совсем по-молодому и снова хлестнул конягу, так что в крепость воеводские сани влетели птицей, обдав снежной пылью отдающих мечами честь отроков.

Воевода лихо остановился прямо перед равняющими ряды отроками Младшей стражи, бросил сыну поводья и, будто молодой и о двух ногах, соскочил наземь.

– Чего стоишь, сотник?! – гаркнул Корней торопливо спешившемуся внуку. – На стол вели накрывать – воевода женится! Сын у меня родился! Сын!

«Браво, эпарх! Ты сказал внуку и всем, кто умеет слышать, чистую правду, но вложил в слова столько… Ну, имеющий уши, да услышит!»

А воевода вдруг шагнул к внуку, сгрёб его за грудки, притянул к себе…

«Ха! Юный сотник по росту почти догнал своего немаленького деда!»

Михайла что-то сказал. Что – услышали только дед с внуком. Все замерли. Кое-кто из десятников непроизвольно схватился за рукояти мечей.

От почти скульптурной композиции «Воевода и сотник» раздалось вполне себе дедовское «кхе!», но в исполнении внука, воевода опять тряхнул сотника за грудки…

«Да что они там – сыромятню открыли?![133]»

Вдруг руки воеводы ослабли, сотник Михаил кинул поводья своего жеребца подскочившему отроку, бережно снял с себя дедовы руки, шагнул назад, поклонился шапкой до земли, выпрямился и, глядя деду в глаза, выдохнул:

– Благодарю за честь, господин воевода! Буду! А пока прими мои поздравления и не побрезгуй угощением…

«Итак, примирение состоялось! Об условиях можно поговорить и потом – ничего особенного в требованих поднадзорного нет, зато теперь тому, кто возжелает странного, дед с внуком натянут глаза на задницу. Отлично!»

– Чего стоим? Кого ждём? Слышали? Пир у нас нынче! – рявкнул меж тем сотник Михаил на своих урядников.

Отец Меркурий слегка вздрогнул.

«Как же они с дедом похожи – кровь! Вот только кровь никак, слышишь, Макарий, никак не может объяснить то, что ты сейчас видел!

Поднадзорному едва пятнадцать, а ведёт он себя будто прожил тяжёлые тридцать… Хм, вот