Шрифт:
Закладка:
— Если вы мне скажите, то буду знать.
— Конечно скажу. Это лицемерие. Скажи мне, ты верующий человек?
Николас опустил взгляд к земле, будто пытался найти там ответ на вопрос старика.
— Ну да.
— И ты употребляешь в пищу живое существо.
— Употреблял, — улыбнулся Николас. — Как с вами связался, так перестал. Но как это связано с религией и лицемерием?
— Я все объясню, — улыбнулся в ответ старик. — В современном мире очень много верующих людей, не правда ли? Они ходят в церковь, молятся, соблюдают посты, празднуют религиозные праздники, но когда дело касается убийства живого существа, они вдруг забывают о своей вере. Ты помнишь десять заповедей?
— Не все, но некоторые помню.
— Не убий. Помнишь такую?
— Конечно.
— В Библии не сказано — не убий человека, сказано просто «Не убий», иными словами любое убийство — это грех. И, тем не менее, человек ради насыщения своего желудка убивает животных. Вот в этом я вижу лицемерие. Разве не будет лицемерием кричать на каждом углу о своей вере, а зайдя за угол — совершить убийство, неважно кого — человека или животное. Убийство есть убийство. Лишая живое существо жизни ты становишься убийцей, бездуховным существом, не ценящим ни свою жизнь, ни жизнь другого. Даже животные, если убивают, то только ради пропитания или самозащиты. Даже они, которых называют неразумными, ценят жизнь, ведь жизнь — это самое святое, что есть в нашем прекрасном мире. Нет ничего более ценного жизни, — ни деньги, ни вещи, ни отношения, — ничто не может сравниться по ценности с ценностью жизни. До тех пор, пока невежественный человеческий разум этого не примет, наша родная планета и дальше будет захлебываться от крови, проливаемой каждый день из-за невежества человеческого разума. Но знаешь, мой друг, — старик перевел взгляд с земли на Николаса, — есть нечто, что намного хуже убийства.
— И что это?
— Когда-то я тебе об этом уже говорил. Не помнишь?
Николас задумался.
— Не могу вспомнить, — сказал он спустя мгновение. — Наверное, я невнимательно вас слушал, учитель.
— Здесь нет твоей вины, мой друг. Человеческой памяти свойственно забывать о важном и помнить о неважном… То, что страшнее убийства — это поощрение убийства. Миллионы людей сегодня из-за своего невежества являются не убийцами, а поощрителями убийства.
— Что вы имеете ввиду, учитель?
— Поедая плоть убиенного животного, нося одежду, сделанную из кожи животного, они тем самым поощряют убийц, компании, которые зарабатывают на убийстве животных деньги. Покупая плоть убиенного животного или одежду, сделанную из кожи животного, они как бы говорят: «Убивайте больше животных, ведь мы хотим вкусно питаться и красиво одеваться. С каждым днем нас рождается все больше, обеспечьте нас вкусной пищей и красивой одеждой, а мы отдадим вам за них свои деньги». Безумие. Многие люди не желают марать кровью невинных животных свои руки, так как против этого восстает их сердце, и тогда, желая обмануть доброе сердце, они нанимают тех, кто ради денег способен закрыть глаза на желания своего сердца, таким образом, становясь заказчиками убийства. Те, кто питается плотью животного или носит одежду из кожи животного — это заказчики убийства. Закажи они убийство человека, давно бы оказались в тюрьме, но животные, бедные животные, в человеческом обществе лишены какой-либо защиты. Каждый день их убивают тысячами, но никто на это не обращает внимания, ведь это же животные, тупые бессловесные твари, предназначение которых, по мнению человека, удовлетворять низменные желания самозваного владыки мира.
Взгляд старика скользнул к небу, затем спустился к земле, пробежал по траве и замер на ботинках старика.
— Что же ты творишь-то?! — воскликнул старик после минутной заминки.
Николас до этого мгновения слушавший старика, вперив взгляд в землю, поднял голову и посмотрел на старика в недоумении. Кроме его и старика здесь больше никого не было, поэтому молодой человек подумал, что восклицание старика касается его. Но нет, старик, казалось, совершенно забыл о нем, сосредоточив взгляд на собственных ботинках.
Старик заторможено смотрел на ботинки. Его лицо исказилось от ужаса и боли. Мгновение спустя он уже торопливо развязывал шнурки.
— Что вы делаете, учитель? — удивление застыло на лице Николаса.
— Избавляюсь от того, что делает меня заказчиком убийства! — воскликнул старик, сбрасывая с ног ботинки. — Они же сделаны из кожи! Как же я раньше не додумался до этого. Невежество все еще довлеет надо мной. Прости меня, прости, — забормотал старик, глотая слезы.
У Николаса сложилось впечатление, что последние слова старика были обращены к ботинкам.
— Но, — Николас открыл рот, закрыл его и снова открыл, став похожим на рыбу, вытащенную из воды. — Но, учитель, как… как вы будете ходить?
— Босиком, — старик вытер ладонью слезы с глаз и снял носки.
Теперь у Николаса не осталось сомнений в истинности стариковских намерений. На какой-то миг молодой человек забеспокоился, не сошел ли старик с ума? Но Николас быстро прогнал эти мысли, поняв, что старик делает то, что и должен делать человек, который живет сердцем. Разве ботинки на ногах старика, сделанные из кожи животного, не противоречат жизни сердцем, жизни, направленной на созидание, а не на разрушение?
— Насколько же надо быть преданным идее, чтобы следовать ей не смотря ни на что, — подумал Николас, в который раз поражаясь мужеству и силе веры старика. — Или может это, всего лишь, безумие? Безумие старика, заболевшего смертельной болезнью, и теперь пытающегося хоть как-то зацепиться за жизнь… Нет, нет, — Николас мотнул головой, ни на миг не отводя взгляда от старика. — Если это и безумие, то я хотел бы, чтобы им заболело все человечество.
Николас упер локти в колени и закрыл нос ладонями. Взгляд его по-прежнему был устремлен на старика, на лице которого выражение ужаса сменилось радостью.
Старик поставил ноги на траву и теперь с улыбкой и любовью смотрел на них, наслаждаясь чувствами, возникшими в его груди. Ногами он чувствовал прохладу земли, чувствовал, как энергия земли передается ему, наполняя его сердце невероятным счастьем.
Старик поднялся на ноги и сделал несколько шагов по земле. Ступать он старался осторожно и в какой-то степени даже грациозно, словно боялся сделать больно траве, по которой ходил. Но волновался он зря, травинки под его ногами гнулись, но затем, едва старик делал шаг вперед, распрямлялась и вновь устремляли свои кончики к солнцу.
— Как же
