Дымные языки все круче и круче заворачивали к перешейку. Помню, тревожно кричали вороны, стаей кружившиеся над ивняком. По стволу высоченной сосны металось полдесятка белок, и где-то назойливо стрекотала сорока.

Солнце проглядывало сквозь дым, тусклое, похожее на старинный, красной меди, пятак.

До поселка я не доехал. Там, где стена соснового бора обрывалась у перешейка, я увидел клубы дыма, а между ними змеистые язычки, бегущие среди кустов ивняка.

Видно, огонь незаметно повернул в сторону от очага пожара, где люди бились с ним, стараясь преградить ему путь к поселку, к погрузочным эстакадам на лесных делянках, к узкоколейке. Он воровски пробрался к перешейку, чтобы перемахнуть в Заозерье и там разгуляться вволю.

— В Заозерье нам бы огонь не остановить, — глухо сказал я, уставясь в линялый кумач, которым был застелен судейский стол.

Я замолчал, собираясь с мыслями. В голове отчетливо встала картина пожара на перешейке.

Языки пламени густели на моих глазах. Иногда они встречали на пути сухостойное дерево и взлетали над кустами нарядной огненной свечкой, разбрызгавшей в стороны светлячки искр.

Когда я выскочил на берег, пожар на перешейке бушевал вовсю. Плотные кусты ивняка, на котором каждое половодье оставляло пересохшие пучки травы и мха, ломкие веточки, сухие листья и лесной мусор, оказались для огня лакомой пищей.

Подбежав к очередному кусту, огонь осторожно лизал темные корни, словно примеряясь, как лучше броситься на добычу, затем взбегал на куст тысячами красно-желтых зверьков и вмиг раскидывал жаркий полог пламени. Секунду-другую куст светился розовыми отблесками, потом тонул в клубе белого дыма. Когда дым рассеивался, на земле оставались две-три чадившие головешки.

Схватив со скамейки свой латаный рыбацкий ватник, я намочил его в воде и побежал туда, где в клубящемся дыму метались по траве проворные огоньки.

Я принялся яростно хлестать их мокрым ватником.

При каждом ударе они рассыпались снопами искр, взлетали тучами копоти, шипели струйками едкого чада.

Но стоило мне отойти в сторону, как они злорадно таращились красными угольками, выскакивали из пепла и снова жадно лизали сухую траву, расцвечивая ее жаркими зигзагами.

Сломя голову я бегал из края в край, колотил мокрым ватником, топтал сапогами головни и вырывал траву вокруг кустов, чтобы не подпустить к ним огонь.

Жар опалил мне лицо. Я чувствовал, что кожа на нем высохла и натянулась так, что стало больно вискам. Дым першил в горле, глаза слезились. С ног до головы я был засыпан копотью. То и дело на одежду попадали угольки, и я вскрикивал от внезапных ожогов.

Силы были неравны. Пожар теснил меня метр за метром. В суматохе я не заметил, как он подобрался к тому месту, где я оставил лодку.

— От огня у лодки канат перегорел, — тихо сказал я, хоть про эту оплошность можно было суду и не рассказывать. — Когда я спохватился, ее уже от берега отнесло…

— Без лодки, значит, остался, — неожиданно перебил меня Костя. Он сидел за столом, подперев подбородок двумя кулаками. — Ведь тебя пожар мог в Заозерье угнать… Там бы ты в два счета окочурился…

Только сейчас я сообразил, чем рисковал, оставшись тогда без лодки на узком перешейке. Мне и в голову не приходило, что пожар мог угнать меня в Заозерье. Как же он мог угнать, если туда он не должен был пройти?..

— Вплавь бы ушел, по озеру, — ответил я Косте.

Кузьмин, услышав это, недоверчиво шевельнул губами. Мария Степановна беспокойно скрипнула стулом.

Конечно, мне одному не удалось бы погасить пожар. Я уже еле держался на ногах и задыхался от дыма. Одежда была в подпалинах. Ватная куртка тлела во многих местах едким, вонючим дымом.

И тут огонь уткнулся в широкую выкошенную поляну, протянувшуюся через перешеек. Лизнув с налету колкую, скошенную под корень траву, полоса пламени враз потускнела, рассыпалась искрами и зачадила.

Огонь стал тухнуть сам по себе. Обрадовавшись передышке, я побежал к берегу и кинулся с головой в воду, чтобы остудить лицо, унять зуд обожженной кожи на руках и на шее, смочить потрескавшиеся губы. Я жадно пил воду, плескал ее в лицо, на плечи и тоскливо смотрел, как хвостатые дымки чадили на пожарище.

Я знал коварные повадки «низового» лесного пожара. С виду затихнув, огонь уходил в землю, прятался в сухом торфе, неприметно тлел в трухлявом буреломе. Потом, набрав силу, вырывался на простор, и все начиналось сначала.

Скошенная поляна мне казалась ненадежным препятствием для огня. Стоило подняться ветру, он легко перемахнет через поляну и снова заполыхает во всю силу.

И тогда уже не сдержать пожара. От усталости у меня зарябило в глазах, руки висели как плети, голова была свинцовой, тупо ныла поясница.

Отмокнув в холодной воде, я выполз на берег и уселся под кустом ивняка, соображая, что делать дальше.

Дым возле поселка стал меньше: видно, там удалось сломить пожар. Потеряв свою силу, он еще дымил среди опаленных деревьев, всплескивался то тут, то там ярким пламенем догорающих головней, потушить которые было нетрудно.

Я решил добраться до поселка, привести на перешеек людей и уничтожить до последней искорки огонь, притаившийся у края скошенной поляны.

Оглядевшись вокруг, я увидел свою лодку метрах в трехстах от берега. Ее медленно относило на середину озера. Смотанные удочки сиротливо лежали на корме.

Я подумал, что до лодки придется добираться вплавь, но тут вспомнил про плоскодонку, которую видел у перешейка.

Счет времени был потерян. Я не знал, сколько мне пришлось биться с огнем: полчаса или два часа. Не знал, стоит ли на месте плоскодонка. И все-таки побежал разыскивать ее. Спотыкаясь о кочки и цепляясь за кусты ивняка, я из последних сил бежал по перешейку…

Я стал рассказывать, что было дальше.

Холодова я увидел неожиданно. Вывернувшись из-за куста, я едва не наткнулся на него. Взвалив на себя такую вязанку сена, что из-под нее были видны лишь задники резиновых сапог, мотоводитель тащил ее к берегу.

— Петро! — Я ухватился за веревку, которой была опутана вязанка. — Ты здесь?

Качнувшись из стороны в сторону от моего рывка, Холодов выскользнул из-под поклажи, как уж из травы.

— Чего хватаешься, леший тебя взял!.. Едва хребет не свернул. Что стряслось?

— Лес на перешейке горит, — торопливо заговорил я. — У скошенной поляны огонь затух… Людей надо.

— То горит, то затух, — хрипло Сказал Холодов. — Сказывай толком. На перешейке, говоришь, горит?

Я кивнул.

Мотоводитель вытер с лица пот рукавом сатиновой