Фухито земле, уже никто не посмеет сказать, что однажды он запятнал свою честь и нарушил неписанные законы жизни истинного самурая. Люди скажут, что Фухито Фудзивара умер достойно, и его дочь может наследовать клан.

— Я хочу, чтобы моя дочь воспитывалась до совершеннолетия в твоем клане, — произнес Фухито, обращаясь к Такеши.

Минамото ответил ему долгим, задумчивым взглядом. «Почему не Нарамаро? — подумал он. — Акико-сан станет ему женой, и девочка могла бы расти под присмотром родной крови».

— Акико-сан не сможет пойти против слова Хиаши-самы, когда он прикажет оставить внучку ему, — спокойно пояснил Фухито, почувствовав вопрос, что повис в воздухе. — А ты сможешь.

Он не просил помочь Ёрико в воспитании их дочери, и все было понятно без слов.

Ёрико-сан переживет своего мужа ненадолго — ровно настолько, сколько времени потребуется письму, чтобы достичь поместья Фудзивара, а ей самой — надлежащим образом подготовиться к церемонии. Будучи онна-бугэйся, она перережет себе горло.

— Я воспитаю твою дочь, как свою, — коротко ответил Такеши, и Фухито кивнул.

Минамото предпочитал говорить мало, когда был вынужден говорить, или не говорить вообще, когда мог молчать. Ему не было нужды разбрасываться длинными, пространными обещаниями; достаточно было просто сказать.

— Я хочу назвать ее Томоэ*. Я подготовил для нее восемнадцать посланий — по одному на каждый год до совершеннолетия. Вручай их ей на дни рождения. Свитки лежат на моем футоне.

Такеши кивнул. Почему-то вдруг стало тяжело говорить, и он не смог вытолкнуть из себя ни слова.

— Хорошее имя, — улыбнулся Нарамаро. — Мы обязательно расскажем ей про тебя и Ёрико-сан, когда она подрастет.

— Только ту часть, в которой мы еще не успели покрыть позором свои имена, — Фухито усмехнулся. — Я потому и прошу Такеши ее вырастить. В родовом поместье наши имена будут все время ее преследовать.

В тот вечер время утекало сквозь пальцы, будто песок.

Однажды Такеши поднял взгляд и увидел, что небо на востоке начало светлеть. Часы, что у них оставались, прошли. С того момента счет пошел уже на минуты.

Фухито перехватил его взгляд и обернулся. По его губам скользнула кривая усмешка, он кивнул себе и встал. У Такеши разом закончились все слова, и он не знал, что сказать Фухито в последний раз. Больше им не удастся переговорить — когда начнется церемония, в ней не будет места ни для их дружбы, ни для их прощания.

Также молча рядом с ними поднялся Нарамаро, который не скрывал взволнованного взгляда. «Уже? — говорили его глаза. — Так скоро?».

В голове Такеши проносились воспоминания их детства и юности — те редкие беззаботные минуты, которые они могли провести в играх и забавах. Он смотрел на Фухито и видел перед собой мальчика, протягивающего ему руку, когда он упал во время тренировки; мальчика, с которым они ночевали под дождем в лесу; мальчика со строгим взглядом и тихим смехом.

Никто из них не произнес ни слова, пока они стояли втроем в те последние минуты, вслушиваясь в треск костра и свист ветра. Фухито посмотрел каждому из них в глаза долгим взглядом, развернулся и пошел прочь — расправленные плечи, поднятая голова, сдержанный шаг.

— Я ведь знаю, что он не обернется, но все равно жду, — сиплым голосом произнес Нарамаро и прочистил горло.

Такеши медленно кивнул. Он не хотел говорить.

За то время, пока они молчаливо прощались, вдоль линии горизонта появилась светлая полоса, предвещавшая скорый рассвет. Минамото посмотрел на Нарамаро, постепенно осознавая, что теперь так будет всегда. Он больше никогда не спросит мнения третьего члена их альянса, потому что его больше нет.

— Кайсяку должен быть ты, — произнес Такеши и поднял культю. — Из-за нее я не смогу ударить с точностью, которая нужна.

По лицу Нарамаро пробежала волна отвращения. В юности каждого из них обучили удару, необходимого кайсяку — смахнуть голову катаной следовало так, чтобы та повисла на тонком лоскуте кожи и ни в коем случае не упала и не покатилась по земле, ибо это — величайшее неуважение, которое только возможно выказать мертвому человеку. Малейший просчет мог опозорить и кайсяку, и того, кто совершал сэппуку. Много хуже — подобный просчет делал церемонию абсолютно бессмысленной, а жизнь — прерванной напрасно, ведь самураю не удавалось смертью искупить свой позор, ибо даже после смерти его кайсяку причинял ему великое бесчестие.

— Да, — деревянным кивком согласился Нарамаро. — Ты прав. Я зря был невнимателен на тех уроках и не слушал наставников, — добавил он с сухим смешком.

Во взгляде Татибана Такеши увидел вопрос, который тот никогда не посмеет задать вслух: в какой момент он должен снести Фухито голову? Должен ли он продлить или сократить его мучения?

Они не могли это обсуждать.

— Акико-сан меня возненавидит… — тихо проговорил Нарамаро, обращаясь скорее к себе, чем к Такеши.

— Не возненавидит, если ее воспитали должным образом, — отрезал Минамото. — А если нет — то тебе нужна более подходящая невеста.

В глазах Такеши опасения Нарамаро были беспочвенны. Акико-сан должна быть очень благодарна за честь, оказанную ее брату. Кайсяку не за что ненавидеть, если он делает все правильно.

Около своей палатки Минамото увидел поджидавшего его Мамору.

— Я приготовил вам кимоно, господин, — на лице юноши явственно проступили следы бессонной ночи.

— Ты расстроен.

Мамору вздрогнул: в голосе господина ему послышалось осуждение. Самурай не должен огорчаться, если другой самурай совершает сэппуку. Самурай не должен огорчаться из-за чьей-либо смерти, потому что самурай живет, чтобы достойно умереть.

Юноша знал, что своими мыслями заслужил наказание.

— Фухито-сама — великий воин, — только и сказал Мамору. Ему следовало научиться лучше скрывать свои эмоции, чтобы господин не читал его лицо будто открытый свиток.

— И он умрет достойно, — сказал Такеши и скинул на расстеленный футон куртку из грубого полотна.

Мамору помог ему облачиться в официальное кимоно с пятью веерами Минамото — только в таком подобало присутствовать на церемонии сэппуку, которая считалась праздничной, и повязать оби.

— Господин, — юноша встретился с ним взглядом и поспешно опустил голову, сделав вид, что разглаживает шелк на поясе. — Кайсяку будете вы?

— Нарамаро, — Такеши показал ему культю и усмехнулся про себя, увидев, сколь стремительно залился краской Мамору.

«Они еще не привыкли к мысли, что я калека. Нарамаро, как и мальчишка, даже не подумал о том, что без руки я не смогу ударить с точностью до одного тё и вовремя погасить вложенную силу».

У Мамору было достаточно ума, чтобы не просить прощения. Он в последний раз поправил оби и отошел на два шага.

— Где Нанаши? — спросил Такеши, цепляя к