— Горожане просыпаются, им страшно, — едко усмехнулся Констанций. — Не пора ли тебе пойти подбодрить их, Саломэ!

— Зови меня Тарамис, — ответила та. — Пора привыкать к этому имени.

— Что ты наделала!.. — закричала истинная Тарамис. — Что ты наделала!..

— Всего лишь прогулялась к воротам и велела воинам открыть их, — пожала плечами Саломэ. — Они ничего подобного не ожидали, но, как и все прочие, подчинились… И теперь ты слышишь, как в город входит армия Сокола!

— Демоница! — закричала Тарамис. — Ты приняла мой облик и предала мой город! Меня сочтут изменницей! Сейчас я выйду к ним и…

Но Саломэ с кровожадным смешком ухватила сестру за запястье и рванула назад. Королева была ловкой и гибкой, но месть и ненависть наделили ведьму поистине стальной силой.

Тарамис беспомощно билась в крепких руках сестры.

— Ты знаешь, как проникнуть отсюда в дворцовые подземелья? — обратилась Саломэ к Констанцию. — Знаешь? Вот и отлично. Оттащи туда эту драчунью и запри ее в самую надежную камеру! Все смотрители подвалов крепко спят, мое зелье сработало… Пошли кого-нибудь, пусть глотки им перережет, пока не проснулись. Никто и никогда не должен догадаться, что произошло… Отныне и навсегда я стану Тарамис, а прежняя Тарамис превратится в безымянную узницу в темнице!

Крепкие белые зубы Констанция сверкнули из-под усов.

— Отлично, — проговорил он. — Но, прежде чем это случится, ты ведь не откажешь мне в праве немножко… э-э-э… поразвлечься?

— И не подумаю! Укрощай эту сучку, как пожелаешь! — И Саломэ со смешком швырнула сестру прямо в руки кофийцу, после чего вышла сквозь дверь, выводившую во внешний коридор.

Прекрасные глаза Тарамис расширились от ужаса, она извивалась и билась, силясь вырваться из объятий Констанция…

Вооруженные латники на улицах города, поругание ее королевской короны — все забылось перед угрозой жестокого мужского насилия.

Ужас и стыд захлестнули девичью душу — в глазах Констанция не было ни намека на жалость, его руки мяли и ломали ее тело…

Торопливо идя по коридору, Саломэ явственно услышала крик отчаяния и беспросветной муки, раздавшийся за спиной. Довольная улыбка скользнула по ее губам…

2. Древо смерти

Штаны и рубашка юного воина, пропитанные потом, были сплошь в засохших кровавых потеках, а запыленная одежда утратила цвет. Кровь еще сочилась из глубоких ран на бедре, груди и плече. По лицу парня тек пот, пальцы судорожно стискивали покрывало с топчана, на котором он лежал. Однако голос выдавал душевную муку, затмевавшую все страдания тела.

— Она, верно, утратила разум!.. — повторял он снова и снова, явно не в силах переварить нечто совершенно чудовищное и невозможное. — Кошмар какой-то!.. Наша Тарамис, любимица всей страны, предает свой народ! Отдает его исчадию зла, этому кофийскому выродку!.. О Иштар, и почему меня не убили?.. Легче умереть, чем вот так наблюдать, как наша королева становится растленной изменницей…

— Лежи тихо, Валерий, — упрашивала молодого воина возившаяся над ним девушка.

Она промывала и перевязывала его раны, и руки у бедняжки дрожали.

— Лежи, милый, не двигайся! Так ты только раны разбередишь! Тебе лекарь нужен, но я не смею за ним пойти…

— Ты права, — отозвался ее подопечный. — Синебородые головорезы Констанция наверняка прочесывают кварталы, выискивая раненых хауранцев… Они вздернут всякого, кто против них дрался и чьи раны послужат уликой. Ох, Тарамис, Тарамис!.. Как могла ты предать народ, который любил тебя и преклонялся перед тобой?..

И несчастный парень корчился на ложе, плача от ярости и стыда. Испуганная девушка обнимала его, прижимала к своей груди его голову, силясь успокоить.

— Лучше смерть, чем срам, обрушившийся сегодня на Хауран, — простонал Валерий. — Ты ведь тоже все видела, Ивга?

— Нет, милый, — ответила она.

Ласковые и умелые руки снова взялись за работу, бережно промывая зияющие раны и сводя их края.

— Меня разбудил шум боя на улице… Я выглянула в окошко и увидела, как шемиты режут наших соседей… А потом услышала, как ты, раненый, еле слышно зовешь меня из переулка, из-за задней двери…

— Я с места сдвинуться не мог, — сказал Валерий. — Свалился там, возле черного хода, и понял, что встать уже не смогу. Я знал — они меня вот-вот обнаружат, если я так и буду лежать там… Иштар свидетельница, я убил троих синебородых! Не шляться им по улицам Хаурана, не осквернять его древние камни! Демоны преисподней сразу утащили их в ад…

Девушка по имени Ивга хлопотала над ним, утешая любимого, точно больного ребенка, касалась его воспаленных губ своими — нежными и прохладными. Однако его душа полыхала неутоленным огнем, Валерий беспокойно метался и говорил без конца.

— Меня не было на стене, когда шемиты вошли в город, — рассказывал он. — Я сдал свою стражу и спал в казарме, как все. Наш старший вбежал к нам перед самым рассветом, бледный как смерть.

«Шемиты вошли в город, — сказал он нам. — Сама государыня явилась к южным воротам и приказала впустить их! Она велела всем покинуть стены, где мы несли караул с тех самых пор, как в пределах королевства появился Констанций. Я ничего не понял, и другие военачальники тоже не поняли, но я сам слышал, как она отдавала приказы, и мы послушались ее, как всегда… Теперь нам велено собраться на площади у дворца. Давайте-ка стройтесь перед казармой — и шагом марш ко дворцу. Да, латы и оружие велено оставить здесь… Одной Иштар известно, что это значит, но такова королевская воля!..»

Мы построились и вышли ко дворцу, а там, как раз напротив, уже стояли пешие шемиты — десять тысяч синебородых мерзавцев, все в полном вооружении. Из каждого окна, выходившего на площадь, торчали головы горожан, и все прилегающие улицы были забиты недоумевающим народом. Тарамис стояла на ступенях дворца, сопровождаемая одним Констанцием, — и тот знай поглаживал усы, точно кот, только что сожравший воробушка… А чуть ниже, нa ступенях, выстроилось полсотни шемитов с луками в руках.

Там, где они стояли, полагалось бы находиться охранникам королевы, но их разместили в самом низу лестницы. Они тоже ничего не могли понять, но хоть вышли — вопреки приказу — полностью снаряженными для боя…

Когда мы встали на площади, к нам обратилась Тарамис. Она сказала, что поразмыслила над предложением Констанция — над тем самым, которое она только вчера гневно отвергла на глазах у всего двора! — и переменила свое мнение, надумав сделать его своим царственным супругом. Объяснять, зачем она таким вероломным образом впустила в город шемитов, королева и не подумала… Зато объявила, что,