ритуала и молитвы – и церковью как институтом, с ее догматизмом и иерархией. Это противоречие порой принимало острые формы, когда часть верующих считала, что церковь слишком озабочена внешними вещами – тогда возрождался интерес к мистическим, созерцательными практикам. В XIV веке такое возрождение наблюдалось в Византии; следствием стало возникновение исихазма на основе учения Григория Паламы о нетварном свете. Исихазм включал особые практики медитации – повторение, наподобие мантры, Иисусовой молитвы для достижения мистических видений и единения с Богом. В XV веке исихазм пришел в русские монастыри, но так и не стал неотъемлемой частью монашеской жизни, о чем будет сказано в этой главе. А во второй половине XVIII столетия Россия пережила период религиозного возрождения, в чем-то схожего с исихастским, но на этот раз испытавшего влияние католических и протестантских учений (см. главу 20).

ЦЕРКОВЬ КАК УЧРЕЖДЕНИЕ

В середине XV века Русская православная церковь пользовалась большим влиянием при московском дворе: с ее помощью великие князья оправдывали и репрезентировали свою власть. Москва являлась местопребыванием митрополита и большинства епископов; крупнейшие монастыри находились в Кремле. Церковь была освобождена от налогов, взимавшихся с мирян, и выведена из-под власти светских административных и судебных органов, не считая уголовных преступлений; она ревностно оберегала свое право судить клириков почти во всех обстоятельствах. Кроме того, все жители подлежали церковному суду в тех случаях, когда речь шла о семейных отношениях, браке, разводе, изнасиловании, наследовании, выделении вдовьей доли и ереси; его юрисдикция также распространялась на церковных крестьян и служителей по делам о мелких преступлениях и различных спорах. Для этих целей Стоглавый собор (1551) постановил создать систему епископских судов. Когда в 1649 году государство создало Монастырский приказ, намереваясь упразднить иммунитет духовенства и распространить на клириков и зависимое от них население юрисдикцию светского суда (исключая религиозные преступления), церковь резко выступила против этого и в 1669 году добилась упразднения нового приказа.

Церковь выглядела централизованной и могущественной. Отказавшись принять унию с Римом, заключенную константинопольским патриархом по итогам Ферраро-Флорентийского собора (1438–1439) – впрочем, просуществовавшую недолго, – московский митрополит в 1448 году объявил о независимости от Константинополя. В 1589 году обретенная таким образом автокефалия была подкреплена принятием митрополитом – с согласия глав других православных церквей – патриаршего сана. Русская церковь предприняла это, предвидя заключенную через несколько лет (1596) Брестскую церковную унию, в соответствии с которой Киевская митрополия переходила в подчинение Риму; кроме того, тем самым признавалось, что Московское государство отныне является самой могущественной православной державой. Энергичные патриархи Филарет (1619–1633) и Никон (1652–1658) немало пополнили патриаршую казну; тем же самым занимались на местах епископы. На деле же в церкви отсутствовал центральный институциональный контроль. Каждый архиерей безраздельно правил в своих обширных владениях, то же самое делали монастыри. В России насчитывалось несколько сотен обителей, и большинство из них были мелкими и бедными, но некоторые стали настоящими источниками экономического и культурного влияния. Кирилло-Белозерский монастырь на севере, Иосифо-Волоколамский и Троице-Сергиев под Москвой и, кроме них, несколько московских монастырей (включая кремлевские) пользовались покровительством знати и царя, получая щедрые пожертвования. Оно обогащались за счет своих внушительных владений со множеством деревень; результатом стали великолепные сокровищницы, архитектурные ансамбли и культурная продукция – рукописи, иконы, фрески. Монастыри были выведены из юрисдикции не только царских, но и епископских судов; они выносили решения по делам, собирая для этого старейших монахов, и старались, насколько возможно, избегать передачи даже уголовных дел в светские учреждения. Параллельно с институциональным разнообразием существовала неразбериха в богослужебных текстах: едва ли не в каждом монастыре, соборе, приходской церкви использовались свои особые книги, так что с течением времени накапливались различия в порядке церковной службы и текстах молитв.

К проблеме автономии епископов и монастырей прибавлялась слабость церковной организации на приходском уровне. Монастыри, владевшие населенными землями по всей стране, уделяли приходам мало внимания. Епархии за пределами монастырских владений были очень велики. В середине XVI века в Русской православный церкви был один митрополит, два архиепископа, семь епископов; в 1672 году насчитывалось 17 архиереев, а Собор 1681–1682 годов, признав, что епархии должны быть меньше по размерам, создал четыре новых. Однако попытки усилить контроль путем создания дополнительных епархий наталкивались на сопротивление епископов, не желавших терять земли и ресурсы. В отличие от своих католических собратьев, русские епископы не совершали регулярные объезды епархий и правили при помощи подручных, больше известных мздоимством и притеснениями, чем пастырским попечением. Приходы были небольшими и отстояли далеко друг от друга; верующие сами выбирали священника и содержали его, выделяя земли и предоставляя продукты, а потому получали над ним существенный контроль. Епископы же почти не следили за священниками и обращали мало внимания на отход общин от канонического вероучения и официально принятых практик.

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ДУХОВНОМ

Мы неспособны проникнуть в духовный мир восточных славян XV–XVII веков и можем наблюдать лишь за внешними проявлениями духовности – например, выяснить, образцом чего служил тот или иной святой для авторов его жития, или определить, какой посыл закладывался в проповеди либо историческом сочинении. Эти проявления были, однако, довольно устойчивыми и менялись любопытным образом.

Главным локусом проявлений духовности стала монастырская жизнь – до такой степени, что некоторые даже считают монашеские идеалы отражением духовных устремлений основной массы населения. Мы не знаем, так ли это. Ясно лишь одно: в те столетия, когда Москва укрепляла свою власть (конец XIV века – рубеж XV и XVI веков), монастыри испытывали широкий приток насельников. Движимые жаждой духовных свершений или желанием материального обогащения (жертвователи щедро снабжали монастыри землями и деньгами), религиозные вожди основали в русских лесах более 250 обителей – не считая множества скитов, где жили отдельные монахи. Некоторые из основателей монастырей в той или иной мере связывали себя с московскими великими князьями, из чего церковь и государство извлекли максимум пользы, изображая правителей – в житиях святых и летописях – прислушивающимися к своим благочестивым советникам. Впоследствии российские историки распространили этот тип православной духовности, характерный для раннего периода истории страны, на остальные столетия. Безусловно, это связано с характером источников: летописи и жития создавались церковниками, оформлявшими также государственные документы (завещания, договоры), которые теперь служат нашими основными источниками по этому времени. Кроме того, как уже говорилось, московские великие князья покровительствовали Церкви, видя в ней средство легитимизации своей власти. Но мы должны разделить этот спроецированный образ и какие бы то ни было утверждения о личной духовности.

Можно выделить несколько тенденций в развитии духовности – той, которую распространяли образованные клирики, составлявшие жития святых, или крупнейшие монастыри. Одна носила откровенно политический характер,