– Боги милостивые, кто вы такие? Что вы тут делаете?

Ему ответил другой голос: высокий, чирикающий, повелительный и ледяной:

– Я – крылатая жрица, повелительница соколов. Я – королева с когтями, пернатая принцесса, воплощение Той, что правила здесь всегда, несмотря на запреты жрецов и указы сюзерена. Я та, что насылает справедливую кару на высокомерных и сластолюбивых женщин Ланкмара. Я та, что отправляет посланцев за данью, которая когда-то возлагалась на мой алтарь добровольно и трепетно.

Первый голос с опаской, но уже без дрожи произнес:

– Но вы не можете осудить меня на столь страшную гибель. Я буду хорошо хранить ваши секреты. Я ведь только вор.

Второй голос ответил:

– Ты, безусловно, вор, поскольку пытался ограбить алтарную сокровищницу Крылатой Тьяа, а за подобное преступление птицы Тьяа выносят наказание, какое считают нужным. Если они решат, что ты заслуживаешь снисхождения, то не убьют тебя, а лишь выклюют глаз, а быть может, и оба.

Голос был чирикающий и переливчатый, и Фафхрд напрягался что есть силы, пытаясь представить себе какую-то невероятно чудовищную певчую птицу. Он попробовал встать на ноги, но почувствовал, что крепко привязан к креслу. Руки и ноги у него затекли, а левое предплечье вдобавок горело и ныло.

Наконец мягкий лунный свет перестал вызывать у северянина нестерпимую боль, и он увидел, что сидит все в той же камере с зарешеченным окошком, лицом к алтарю. Рядом с ним в таком же кресле сидел связанный человек в кожаных доспехах. Однако кожаный капюшон был снят у него с головы, и по бритому черепу и крупному лицу в оспинах Фафхрд узнал в нем прославленного вора Страваса.

– Тьяа, Тьяа, – курлыкали птицы. – Клюнуть в глаз. Порвать ноздрю.

Между выбритыми бровями и толстыми щеками Страваса двумя безднами ужаса чернели глаза. Он снова заговорил, обращаясь в сторону алтаря:

– Я вор, это верно, но и ты тоже. Боги из этого храма давно изгнаны. Их прокляло само Великое Божество. Они покинули это место много столетий назад. Кто бы ты там ни была, ты прежде всего мошенница. Каким-то образом, наверное с помощью волшебства, ты научила птиц воровать, зная, что многие из них по природе имеют пристрастие к блестящим вещицам. Они крадут, а ты забираешь их добычу себе. Ты ничем не лучше меня, который разгадал твой секрет и, в свою очередь, нашел способ ограбить тебя. Никакая ты не жрица, осуждающая человека на смерть за святотатство. Где люди, поклоняющиеся тебе? Где твои служители? Где твои пожертвования? Ты просто воровка!

Насколько позволяли ему путы, Стравас подался вперед, словно желая добровольно броситься навстречу гибели, которая ждала его за столь смелые слова. И тут Фафхрд увидел стоящую подле Страваса фигуру, которая заставила его усомниться в том, действительно ли к нему вернулся рассудок. Это был еще один человек в кожаном капюшоне.

Однако, проморгавшись и внимательно вглядевшись в фигуру еще раз, он понял, что это не капюшон, а лишь небольшое забрало, а в остальном его обладатель выглядит как сокольничий в толстой куртке и громадных рукавицах. На его широком кожаном поясе висел короткий меч и свернутый аркан. Обернувшись, Фафхрд увидел такую же фигуру, стоящую и подле его кресла.

Тут снова зазвучал голос с алтаря – немного более резкий и пронзительный, но все равно певучий и очень похожий на птичий. Едва он раздался, как птицы хором завопили: «Тьяа! Тьяа!»

– Вот теперь ты и впрямь умрешь, причем будешь разорван в клочья. И тот, что сидит рядом с тобой, чей нечестивый орел убил Кивиса и был им убит, умрет тоже. Но вы умрете, зная, что Тьяа – это Тьяа, а я, ее жрица и воплощение, – не мошенница.

После этих слов Фафхрд наконец взглянул на алтарь: до сих пор он бессознательно избегал этого из сильнейшего суеверного страха и необъяснимого отвращения.

Теперь лунный луч передвинулся на алтарь, освещая две каменные фигуры по его краям, похожие на горгулий. У них были женские лица, однако угрожающе согнутые руки заканчивались когтями, а за спиной виднелись сложенные крылья. Древний скульптор вырезал их с поистине дьявольским мастерством: казалось, они вот-вот расправят свои каменные крылья и взлетят.

А посредине алтаря, держась в углублении между изваяниями и оставаясь в тени, стояла большая черная тень с двумя полукружиями за спиной, которые вполне могли быть крыльями. Облизнув губы, Фафхрд уставился на нее; его отуманенный ядом рассудок отказывался понять, что это может быть.

Но вместе с тем он почти автоматически начал работать своими длинными гибкими пальцами, пытаясь развязать путы на руках.

– Знай же, глупец, – проговорила черная тень, – что божества не умирают, когда на них налагают запрет отступники-жрецы, они никуда не исчезают, когда их проклинает ложное и самонадеянное божество. Жрецы и поклонники уходят, но они остаются. Когда я впервые взобралась сюда, я была мала и не имела крыльев, но я почувствовала присутствие этих божеств в самих камнях. И я сердцем ощущала родство с ними.

В этот миг Фафхрд услышал, как Мышелов позвал его по имени, – голос был очень слабый и приглушенный, но несомненно принадлежал его другу. Он доносился откуда-то из нижней части храма, сливаясь с еле слышным, глухим ревом Хлала. Тень на алтаре что-то резко вскрикнула и вскинула вверх руку, так что качнулось полукружие у нее за спиной.

Одна из черных птиц слетела с насеста, уселась на руку сокольничему, стоявшему рядом со Стравасом, и тот ушел. Вскоре по его шагам стало ясно, что он спускается по лестнице. Другой сокольничий подбежал к окну, через которое Фафхрд проник в башню, и сразу же послышался скрип перерезаемой веревки. Второй сокольничий вернулся на место.

– Похоже, сегодня ночью у Тьяа достаточно поклонников, – прочирикала тень на алтаре. – И придет день, когда все роскошные женщины Ланкмара будут сами, объятые ужасом, подниматься сюда, чтобы принести в жертву Тьяа часть своих украшений.

Фафхрду, который видел теперь гораздо лучше, показалось, что чернота тени слишком гладка для оперения, но наверняка он ничего сказать не мог. Он продолжал дергать путы и вскоре почувствовал, что на правой кисти они немного ослабли.

– Попортить красу. Попортить красу, – хрипло клекотали птицы. – Клювом лобызнуть. Когтем приласкать.

– Когда я была маленькой, – продолжала тень, – я могла лишь мечтать о таком, тайком убегая из отцовского дома в это святое место. Но уже тогда во мне жил дух Тьяа, заставляя людей избегать и бояться меня. Однажды я нашла спрятавшуюся здесь молодую раненую птицу