час, кипела жизнь — толпились посетители, разгружались машины «скорой помощи», вооруженные охранники досматривали сумки входящих людей. Некоторые входили целыми семьями, неся с собой судки с едой. Над большим входом сверкал одинокий зеленый глаз сигнальной лампы, означавший, что приемный покой работает нормально Из подъехавшей легковой машины вышла молодая беременная женщина на последнем месяце, с веселой гримасой боли на лице, оторвалась от дверцы, точно большой созревший плод, и медленно понесла свой огромный живот в сторону освещенного входа, не дожидаясь мужа, который, припарковав где-то внизу машину, теперь бежал к ней с маленьким чемоданчиком в руках. Молхо на мгновение застыл, ощущая, как давний страх снова поднимается у него из живота и кружит ему голову знакомой сладостной тоской. Он поднял голову к небу и увидел, что даже в этот полуночный час оно уже слегка светлеет, и крупные молчаливые звезды стоят на страже его тишины. «Раз уж мы здесь, может, заглянем в приемный покой? — умоляюще повернулся он к Яаре и увидел изумленный взгляд ее сощурившихся глаз. — Да-да, ты, конечно, права, это, наверно, бессмысленно, но позволь мне хоть одним глазком посмотреть, чтобы успокоиться! Зайдем, а? Зачем тебе снова ждать снаружи?»23

Хотя в квартире было по-прежнему темно, но искать было больше негде, и Молхо тоскливо поднялся по ступенькам к двери. И тут он вдруг увидел, что теперь там приклеена новая записка, от соседа. В ней говорилось, что звонила теща, — Габи, оказывается, вернулся в половине одиннадцатого, без ключа, не заметил на дверях никакой записки и поехал ночевать к бабушке, а свой спальный мешок спрятал в кустах за домом, «Ну, что я тебе говорил! — облегченно воскликнул Молхо. — Он не увидел записку! Что ты будешь делать с таким оболтусом?!» Он впустил ее в квартиру, зажег свет, а сам вышел забрать спальный мешок сына — все еще грязный и пыльный, в колючках и саже. Он прижал его к груди и почуял опьяняющий запах недавнего костра. Бесконечное счастье и усталость переполняли его. Он медленно поднялся в дом и увидел, что Яара стоит на балконе и смотрит на вади, словно нарочно отвернувшись. Может быть, обнять ее в знак благодарности? Нет, это может поставить ее в неловкое положение — и он лишь положил руку ей на плечо. «Что ни говори, а в итоге день оказался очень хороший. Жаль только, что мы так испортили тебе вечер — Габи и я». — «Ты ничего не испортил, — сказала она серьезно. — Не чувствуй себя виноватым. Я видела — ты очень боялся за него». — «Да, я действительно боялся, — он захлебывался от волнения, ощущая, как на него накатываются волны усталости, угрожая унести далеко-далеко. — Он заставляет меня чувствовать себя виноватым. Мне тяжело с ним. Он очень страдал, когда мать болела. И он все еще не принял ее смерть». Она слушала его внимательно, то и дело облизывая пересохшие губы с каким-то почти лихорадочным оживлением, как будто вовсе не устала. «Ты иди, иди спать, уже поздно. Тебе тоже пора отдохнуть», — сказал он из последних сил, как будто это уже не он говорил, а кто-то другой в его теле, и пошел по квартире, гася повсюду свет.

Утром он с удовольствием обнаружил, что она все еще спит, повинуясь его полуночному приказу. Он позвонил теще, которая молча выслушала его гневные тирады в адрес Габи, а потом попросила привезти внуку чистую одежду. Долгий сон Яары словно заполнял дом каким-то особым настроением, как то бывало в прежние дни, когда его жена долго спала после тяжелой ночи. Он позавтракал, помыл посуду, забрал газету из почтового ящика и вывесил спальный мешок проветриваться на перилах балкона, потом приготовил себе бутерброды на работу. Дом снова был в его единоличном распоряжении, и он наслаждался своим одиночеством. Под конец он упаковал в нейлоновый пакет чистые вещи для сына, на всякий случай взяв всего по два экземпляра, и, уже совсем приготовившись выйти, вспомнил, как жена просила его не уходить на работу, не попрощавшись с ней, даже если она плохо спала, и легко поскребся в дверь комнаты Яары, а не услышав ответа — приоткрыл. Она не почувствовала, как он вошел. Он сел на кровать и осторожно прикоснулся к ней, с удивлением ощутив мягкую округлость ее груди через теплую ткань фланелевой ночной рубашки. «Ну, сегодня ты, кажется, спала по-настоящему!» — весело сказал он. Она испуганно повернула голову, покраснела и, как будто оправдываясь, сказала, что заснула только под утро, а сейчас хочет немедленно встать. «Нет, нет, спи дальше, — удержал он ее, не расспрашивая о причинах бессонницы, как будто это было вполне естественным. — Я подскочу на несколько часов на работу и в обед вернусь. Если захочешь выйти, ключ от дома на кухонном столе, и газета тоже. Чувствуй себя как дома, бери все, что есть в холодильнике, можешь сварить, если хочешь. Мне кажется, сегодня есть какие-то утренние фильмы по телевизору. Я вернусь в час, самое большее, ты меня подожди».

По пути на работу он заехал в дом престарелых, чтобы отдать сыну вещи. Теща уже ждала его возле бассейна, одна, в большой помятой соломенной шляпе с красными стеклянными вишнями на ней. Ее палка лежала рядом. Она выглядела слабой и утомленной, ее глаза глубоко запали. Она спустилась сюда специально, чтобы он не поднялся наверх и не разбудил Габи своими упреками. «Нет, сейчас я его ругать не буду, — успокоил ее Молхо. — Я с ним потом посчитаюсь. А сейчас пусть спит, сколько влезет. Знали бы вы, сколько мы его вчера искали!» Он нарочно употребил это неопределенное «мы», не уточняя его впрочем. Ему казалось, что она, с ее проницательностью и умом, уже догадывается, что в последние дни у него завелась новая женщина. Теперь он уже жалел, что не сказал ей об этом раньше. «Нехорошо, что мальчик ходит без часов, — вдруг сказала она. — И без денег». — «Как это „без денег“?» — обиделся Молхо. «Так он говорит», — упрямо повторила она. «Этого не может быть! — воскликнул Молхо. — Я даю ему, сколько он просит, но нельзя же давать без счета, он все теряет».

Он спросил, как она себя чувствует. Она покачала головой: «Это лето добралось и до меня. Сегодня по радио обещали, что скоро будет полегче, но разве можно им верить?!» — «Почему нет? — горячо возразил Молхо. — Им же не платят за их обещания!» Он передал ей нейлоновый пакет,