наконец, изнемогая в томительных страданиях, умер где-то в неизвестности.

Впоследствии некоторые рационалисты (Вейсе, Эвальд, Штраус, Баур и другие тюбингенцы), признавая несостоятельность объяснения Воскресения Христова летаргическим сном, прибегли к новой гипотезе – гипотезе так называемого визионерства, или мечтательности. Они считали, что Христос, действительно умерев на Кресте, не воскресал из мертвых. Явления же, имевшие место после Воскресения, о которых рассказывается в евангелиях, были внутренними явлениями, фактами слишком возбужденного воображения Его учеников – словом, субъективными видениями, не имевшими в существе своем ничего действительного.

Не опровергая подробно этих возражений, тем более что они уже отчасти опровергаются высказанными прежде соображениями о смерти и Воскресении Иисуса Христа (вот как высказывается Штраус против гипотезы о летаргическом сне Иисуса Христа: «Вышедший из гроба полумертвый, ходящий в болезненном виде, нуждающийся во врачебных пособиях, перевязках и уходе за собой и, наконец, изнемогающий от томительных страданий человек никак не мог бы произвести на учеников то впечатление победителя смерти и владыки жизни, которое послужило основанием всей дальнейшей их деятельности. Такое возвращение только ослабило бы то впечатление, которое Иисус производил на учеников в жизни и смерти. Оно исторгло бы у них в высшей степени плачевные вопли, но никак не могло бы превратить их скорбь в воодушевление и уважение к Нему довести до обожания»). Однако ничуть не лучше и гипотеза визионерства, которую принимает сам Штраус, рассуждающий, казалось бы, так здраво и основательно. Мы не станем спрашивать его о том, каким образом призрак, созданный болезненно возбужденным воображением учеников Христовых, мог вкушать пищу перед ними, показывать им свои руки и ноги, давать осязать свои раны, беседовать с ними о Царствии Божием в продолжение сорока дней. Все это Штраус считает легендами, сочиненными впоследствии.

Поэтому нам остается спросить его: неужели и те пятьсот братий, которым, по словам апостола Павла, явился воскресший Иисус (1 Кор. 15, 6), подверглись все одновременно одной и той же галлюцинации; и если так, то по каким же физическим и психическим законам могло это случиться? Каким образом сам Павел, не являвшийся прежде учеником Иисуса и потому не заинтересованный лично в Его Воскресении, несколько лет спустя неожиданно подвергается той же самой галлюцинации, которая была у первых проповедников Воскресения? Более того, Павел увлекся ею до того, что даже стал апостолом мнимо воскресшего Христа (1 Кор. 15, 8; ср. Деян. 9, 4 и далее).

Наконец, почему всех этих визионеров, разглашающих неслыханную до тех пор вещь, ни разу не повели ко гробу Христову, чтобы, указав на лежащий там труп, сразу рассеять их иллюзию, что весьма легко и естественно было бы сделать при самом первом появлении их видений? Зачем же дали этой иллюзии возможность все более распространяться и крепнуть до того, что она сделалась непоколебимой верой, готовой идти на смерть, и произвела глубочайший нравственный переворот в человеческой мысли и жизни, или, как выражается апостол, победила мир (1 Ин. 5, 4)?

Мы заметим здесь только, что действительность необычайного факта Воскресения Христова положительно доказывается всей последующей судьбой Церкви. Внезапная и решительная перемена в характере учеников Христовых, очевидные чудеса в истории их жизни и проповеди, чрезвычайно быстрое распространение христианства, несмотря ни на какие к тому препятствия, – все эти события не могут быть понятны и объяснены без Воскресения Иисуса Христа, и притом Воскресения действительного, а не мнимого или только воображаемого. Словом, Воскресение Иисуса Христа обосновано так же твердо, как и само христианство: без первого не существовало бы и последнего.

Одним из сильных возражений против того, что Воскресение Иисуса Христа на самом деле совершилось, служил некогда вопрос: «если Иисус Христос действительно воскрес, то почему Он, вместо того чтобы явиться Своим ученикам, не явился Своим судьям и всему иерусалимскому народу как воскресший из мертвых, как святой, оправданный Богом и прославленный Своим Воскресением?» Удивительная мудрость Спасителя и верность взгляда, проявлявшаяся в каждом Его слове, в каждом Его поступке, выказывается и в той тайне, которой Он оградил от неверующего мира Свое величие. Торжественное явление воскресшего Иисуса Христа иерусалимскому народу и Его судьям было бы несогласно с Его смиренным характером, всегда чуждавшимся всяких шумных свидетельствований о Себе. Ведь Он хотел, чтобы неверующий мир был приведен к Богу только религиозным и нравственным могуществом слова и духа евангельского, спасительной верой в Царствие Божие, которое приходит не с шумом и блеском, а неприметным внутренним образом (Лк. 17: 20–21).

Вера по принуждению не есть вера. Причем злоба врагов Иисусовых вполне устояла бы в своем неверии и после явления воскресшего Христа. Они могли бы сказать, что явившийся или не умирал, или ожил не божественной силой. Кроме того, такое явление могло бы восстановить народ против духовной власти, повлечь за собой вмешательство римского правительства – и мирное основание христианской Церкви сделалось бы невозможным.

Наконец, в том, что Иисус Христос действительно воскрес, сомневаются из-за незначительных разногласий в евангельских сказаниях об этом событии. Но в этих разногласиях евангелистов видно только то, что встречается всегда и везде, если только свидетели передают какое-нибудь важное происшествие, произведшее глубокое впечатление на умы. В таком случае они не передают фактов ясно, дипломатически, с объективной точки зрения, но каждый рассказчик обыкновенно примешивает к рассказу свои личные впечатления. А какое впечатление может сравниться по своей силе с тем, которое испытали апостолы, узнавшие о Воскресении своего возлюбленного Господа и Учителя?

Понятно, что свидетели Воскресения Господа, под влиянием объявшего все существо их глубокого чувства радости, были даже не в состоянии усмотреть и запомнить в точности все обстоятельства этого радостного события. Потому и произошло, естественно, то, что в передаче этих обстоятельств должны были оказаться некоторые разногласия. Частные разногласия евангельских повествований о Воскресении Иисуса Христа, при согласии их в общем и существенном, служат лучшим и яснейшим признаком отсутствия всякого преднамеренного вымысла, нарочито взаимного соглашения со стороны апостолов относительно Воскресения Иисуса Христа.

Что сказала бы новейшая критика, если бы в исторических памятниках, которые мы имеем, существовало полнейшее согласие? Какое торжество было бы для нее в этом случае! Тогда сказали бы, что наши евангелия не отражают личного характера их писателей, с уверенностью стали бы утверждать, что это согласие – не что иное, как явное выражение мифа, выдуманного Церковью.

Когда мы слышим и поем торжественную и радостную церковную песнь, многократно воспеваемую в светлые пасхальные дни, – песнь, выражающую всю сущность нашей веры: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», – тогда все существо наше отзывается на нее невыразимо сладостным