Шрифт:
Закладка:
Попытка хотя бы частичного освобождения из-под чужого тела Карине не удалась. Зато ей удалось освободить свой рот. Резко повернув голову набок, она громко закричала. Что кричала? Кажется, «помогите!» Громко кричала. Как говорят в таких случаях — как резаная.
Но проходили секунды, и картинки, изображающие секс на пляже, мелькали в памяти Карины все настойчивее, словно предвещая неотвратимое — сейчас то же произойдет и с тобой. Грубая рука охватила лобок женщины, и это прикосновение придало ей силы — силы не только отчаяния, но и безжалостности, жестокости загнанной жертвы.
Она сначала боднула насильника лбом в нижнюю часть лица. Тот замычал — сильно досталось по губам — и приподнял голову.
Это оказалось достаточно для того, чтобы в следующее мгновение ногти Карины (прощай, акриловый нарост!) прошлись снизу вверх по его глазам — точнее, по векам, которыми он рефлекторно глаза прикрыл.
Насильник свалился на бок, освобождая тело Карины от своего тела. Она откатилась в противоположную сторону — еще дальше от него.
Теперь она могла рассмотреть этого психа. Совсем молодой, мальчишка еще. Хотя рослый, крупный, мускулистый.
Вот он отнял руки от лица. Сел. Лицо его, хоть и с правильными чертами, показалось Карине очень неприятным, отталкивающе-уродливым. Больше всего поразили ее широкие — сейчас просто неимоверно раздувшиеся — ноздри незнакомца.
Он посмотрел на ладони — кровь. И по лицу — в подглазьях, на скулах — тоже кровь. Ноготки Карину не подвели.
В следующее мгновенье страшный удар открытой ладонью заставил Карину, поднявшуюся на колени, свалиться набок.
Она услышала звон в собственной голове, увидела синеватую вспышку перед глазами, ощутила сначала онемение в левой стороне лица, потом нарастающую боль и соленый привкус во рту.
— Ну, погоди, кукла! — прорычал незнакомец. — Я тебя еще напялю!
Он легко вскочил, выпрямился и пошел прочь от Карины.
Она прикоснулась рукой к губам — кровь. В левом ухе звон сменился шумом. Карина просто физически ощущала, как вспухает левая скула.
Встала на ноги. Головокружения не чувствовала. Тошноты тоже. Значит, сотрясения мозга нет. Посмотрела по сторонам. Прямо перед ней — мужчина и женщина. Ее возраста или чуть старше. Правее — семья из трех человек: мужчина в возрасте лет сорока, женщина — очевидно, его жена — и мальчишка-подросток. Слева, поближе к воде, компания молодежи — два парня, две девушки. Все они находились от нее на расстоянии, самое большее, метров в тридцать. Все они — если среди них нет глухих — слышали ее крики.
И всем им не было до нее никакого дела. Ее могли изнасиловать. Ее могли изувечить.
Быстро одевшись и свернув подстилку, она пошла к остановке автобуса. Пошла через лес, чтобы, во-первых, сократить путь, а во-вторых, не видеть вблизи людей, лежавших и сидевших на берегу озера. Карина чувствовала, угадывала, как они будут смотреть на нее — как на жертву, которая «сама виновата».
Тебе в больнице переливали кровь, в результате чего ты стал ВИЧ-инфицированным? Сам виноват — надо следить за своим здоровьем, тогда и не будешь нуждаться в переливании крови. Ты переходил улицу на зеленый свет по пешеходному переходу, и тебя сбил пьяный «мажор» на «мерсе» («бентли», «хаммере»)? Сам виноват — надо внимательно смотреть по сторонам. Тебя изнасиловали (ограбили, изувечили, убили) в темном переулке? Сам виноват — ты «виктимен», то есть, у тебя «комплекс жертвы».
Ты виноват потому, что тебе не повезло! Ты неудачник! Ты зачумленный! Ты носитель ВИЧ-инфекции! Твои проблемы — это твои проблемы, а нам до тебя не может быть никакого дела!
В автобусе Карина прикрывала рукой левую скулу и глаз — она чувствовала, как раздувается опухоль, и синяк уже наверняка появился.
Дома взглянула в зеркало — так и есть. «Фингал» на скуле и под глазом, левое ухо покраснело и распухло. На люди показываться нельзя ни в коем случае. Как ей повезло, что отпуск только-только начался. Хорошо начался, нечего сказать.
Матери, вернувшейся вечером, кое-как объяснила: к ней приставали, она влепила пощечину, ей врезали в ответ.
Мать схватилась за телефон: надо немедленно сообщить в милицию, надо «снять побои» — или как это сейчас называется — этого подонка надо найти и наказать.
На резонный вопрос Карины — кто будет искать и наказывать? — мать, уже поостывшая и поскучневшая, промямлила: ну да, конечно, сейчас ни правды, ни защиты ждать неоткуда. И завела нудную песню на тему «не родись красив, а родись счастлив да притом еще и с жизненной хваткой».
Карина провела в квартире двое суток. Не хотелось никого видеть. И слышать тоже — потому и отключала телефон, когда мать уходила на работу. Вечером запиралась в своей комнате, включала компьютер и рассеянно бродила в дебрях интернета.
Карина вдруг осознала — она никому, ну совсем никому не нужна. Если не считать, конечно, разных психов, которых она интересует исключительно как предмет для удовлетворения их похоти.
Впрочем, нет — еще она и ее мать могут интересовать «черных риэлтеров», занимающихся квартирным рейдерством. В Приозерске такие орудовали, причем, насколько Карина могла верить публикациям в интернете, орудовали при поддержке милиции. Так что, они с матерью — вернее, их квартира — могут попасть в поле зрения этих самых «черных риэлтеров». Ведь ее, Карины, драгоценный папаша, эту квартиру когда-то получал, являлся, по-казенному выражаясь, ответственным квартиросъемщиком. Жест с его стороны благородный — оставить квартиру им с матерью, а не заниматься по-жлобски разделами-разъездами. Но кто знает, какие он тогда, двадцать три года назад — или намного позже — документы подписывал?
А еще ее могут походя полоснуть ножом по шее вечером на пустыре — Карина клип в интернете недавно смотрела, в котором убийца на следственном эксперименте будничным тоном, очень спокойно повествовал о том, как девушка, которой он приставил нож к горлу, «очень неосторожно качнулась вперед, а потом вдруг перестала сопротивляться».
Victim. Жертва.
Объект чьей-то охоты.
Ее стали мучить ночные кошмары. В ее снах присутствовал некто очень зловещий, немыслимо безжалостный, неимоверно жестокий. Точнее, их, преследователей, было несколько — она не могла знать, сколько именно. Хуже всего было это незнание — кто, в каком количестве и что сотворит с ней.
Она стала кричать
