Но прежде предстояло сделать кое-что ещё. Покидая дом старика, Харо и вообразить не мог, что вскоре свернёт с намеченного пути в совершенно противоположную сторону. А всё этот чёртов Морок. Если бы засранец не стащил треклятый лук, быть им уже на подходе к Опертаму, но после всего, что сделал Бернард, уйти, толком не отблагодарив, да ещё и обокрав — слишком цинично. Старик не просто спас его, благодаря ему Харо понял — не все свободные презирают и ненавидят осквернённых и мало кто из них знает, что на самом деле творится за стенами терсентумов. Оказывается, всё не так однозначно, и это сильно усложняло понимание мира. Всегда проще окрашивать в чёрно-белое. Свой — хороший, чужой — враг. Но правильно ли это? Справедливо? Бернард относился к нему, как к равному, с бескорыстной заботой и добротой, он даже снабдил его в дорогу припасами и раздобыл рубаху, походящую на форменную, а прощаясь, вручил тот самый нож, подаренный принцессой, и от всего сердца пожелал удачи. Как после такого не ответить благодарностью?

И хотя умом Харо понимал, что на счету каждый час, что там, всего в трёх днях пути — Ровена, надеется и ждёт, когда он наконец придёт за ней, но поделать с собой ничего не мог. Зато впервые в жизни он принадлежал самому себе: ни масок, ни загонов, ни командиров над душой; впервые он самостоятельно принял решение, и это, надо сказать, ему чертовски понравилось. Даже потраченные впустую два дня и нескончаемое нытьё Морока не могли омрачить восторга от полной свободы. Одно дело — просто знать о ней, другое — испытать ощущение безграничного простора, зудящего желания идти вперёд, не останавливаясь; поддаться её непреодолимому зову, манящему узнать, что прячется вон за тем холмом или за вон той зубчатой скалой с крутым уступом. И, услышав этот зов, прочувствовав этот простор, Харо понял: никогда больше он не позволит кому бы то ни было снова заковать его в цепи, стальные или незримые — неважно, лучше сдохнуть!

— И какого мы здесь торчим? — простонал Морок и, сорвав травинку потолще, с кислой миной принялся её жевать. — Третий день смергу под хвост! Мы уже могли быть где-то рядом с тем городишкой… Как его там? Запамятовал.

Квивентум. Как ни странно, название Харо помнил, как и помнил жутко завывающий ветер, бушующий в одну из ночей, проведённых в таверне. Казалось, это и не ветер вовсе, а десятки вопящих в смертном ужасе глоток. Впрочем, молниеносная память — меньшее, что удивляло в последние дни, когда жар спал и уже не тянуло блевать на каждом шагу, а вот ровное течение мыслей и непривычная лёгкость в голове, точно туда пробрался сервус и выдраил мозги до блеска, не переставали поражать. Кто этот новый Сорок Восьмой и на что он способен — ещё предстояло выяснить, и неизвестность даже немного коробила. Антидот мог успешно глушить не только мысли и хист, но и приступы, вроде той самой «симультанной концентрации», а это ни фига не приятная штука. И хорошо, если такой приступ настигнет в спокойном и безопасном месте, а не в момент, когда одно неверное движение — и ты труп.

Мелкий камень стукнул о подошву сапога и отлетел в сторону.

— С тобой же разговариваю!

Харо перевёл взгляд на Морока:

— Кончай уже капать на мозги. Сказал же, мы не уйдём отсюда, пока не убьём эту тварь.

— Какую тварь, очнись! Крупнее зайца здесь ничего не водится.

— И тебя это не смущает?

Двадцать Первый задумчиво свёл косматые брови:

— А что меня должно смущать?

— Псы.

— Что — псы? Никаких псов здесь нет.

— Вот именно.

Напарник озадаченно поскрёб макушку:

— Хочешь сказать, это из-за зверюги?

Другого объяснения отсутствию хищников Харо не нашёл. Ни месмеритов, ни псов, ни воронов, а ими здесь всё кишеть должно. Старик рассказывал, как ещё до Демона в степях и днём бродить было опасно, псы то и дело нападали на пастухов, а вороны считались настоящим бедствием, но после появления бестии их всех как ветром сдуло, показывались изредка и только большими стаями — не дурные, чуют опасность.

Осталось выяснить, где именно находится гнездо твари и почему за два дня они её так и не засекли. Ни следов, ни других намёков на её присутствие тоже не обнаружилось. Бернард и сам толком не знал, где искать Серого Демона, разве что упомянул Трёхпалую скалу, будто бы там его видели чаще всего.

Трёхпалая скала нашлась быстро, спутать её с чем-то трудно: из ровной стены торчали кривые каменные столпы, побитые ветрами и дождями. Харо они напоминали три скрученные тощие фигуры, навечно застывшие на границе обитаемых земель и Мёртвых Пустошей.

Однако бестия не появилась ни вчерашним вечером, ни ночью, ни сегодняшним утром. Солнце уже стояло в зените, а степь под палящими лучами словно застыла — и травинка не шелохнётся, только неустанный стрёкот насекомых. Поиски тоже не увенчались успехом. Чтобы не терять времени, они облазили ближайшие скалы вокруг трёх каменных сморчков — ни следа. Несколько раз они наткнулись на пёсьи останки, однажды — на человечьи, но кости были старые, пожелтевшие, совсем не то, что Харо надеялся найти.

Не зная, чем себя занять, Морок принялся строить из мелких булыжников башенку. Отыскав очередной подходящий камень, он вдруг по щенячьи взвизгнул и, покопавшись в траве, направился к Харо, болтая в воздухе за хвост извивающегося скорпиона. Чёрное тельце выгибалось то в одну сторону, то в другую, пытаясь зацепиться клешнёй за руку мучителя, но тщетно — пальцы гиганта крепко сжимали жало, не оставляя ни единого шанса ни атаковать, ни вырваться.

— Гляди, что нашёл!

— На фига он тебе?

— Как это, на фига? — выпучился на него Двадцать Первый. — Ну ты и дремучий, братишка!

С этими словами он тряхнул несчастного скорпиона, одним махом откусил ему башку до самого хвоста и с блаженной улыбкой громко захрустел хитиновым панцирем. Харо в досаде потёр лицо ладонями: и с кем его только угораздило связаться!

— Фто-о?! — сочно чавкая, спросил Морок. — Это на удафу!

— Говорят, воронье дерьмо тоже удачу приносит…

— Не-е, серьёзно! — прожевав, Двадцать Первый оскалил острые зубы и принялся ковырять в них ногтем. — Один старшак в Южном Мысе перед охотой слопал такого и напал на след росомахи. И мало того, что напал, так ещё и умудрился убить! Ему потом месяц