Шрифт:
Закладка:
— Серьезно?
Я, на самом деле, в шоке. Судя по тому, что я о нем слышал, он определенно показался мне марионеткой лейбла. Не ожидал, что он попытается помочь. Саванна кивает, широко раскрыв глаза, и наблюдает за чем-то рядом с экраном телефона.
— Знаю. Но в его защиту могу сказать, что он отговаривал нас подписывать первый контракт. — Она пожимает плечами. — Надо было его послушать. Новый контракт требует год перерыва между гастролями и на треть меньше выступлений. Контроль над всеми нашими треками для следующих двух альбомов и право перезаписать песни с наших предыдущих альбомов, когда истечет срок действия первоначального контракта.
У меня отвисает челюсть. Это звучит… невозможно. Удивительно, но невозможно. Лейбл ни за что на такое не пойдет. Саванна, должно быть, читает мои мысли по выражению моего лица, потому что смеется.
— Я знаю. Хэм говорит, что они, вероятно, попытаются пересмотреть некоторые пункты, но он думает, что у нас есть шанс. Им не захочется терять самую популярную музыкальную группу, особенно теперь, когда они знают, что мы с радостью найдем применение своего таланта в другом месте, а не распадемся, и не захотят терять Хаммонда.
Она морщится и слегка ерзает в кресле.
— У нас есть шанс, Леви. Реальный шанс, что это сработает. И на этот раз мы, наконец, сможем сделать это на своих условиях. Больше никаких концертов до потери пульса, никаких убийственных дедлайнов. Больше не нужно жить в автобусах и гостиничных номерах десять месяцев в году. Меньше стресса. Меньше напряжения. Только музыка и группа. И, черт возьми, Леви, это все, чего я хотела с тех пор, как мы начали. У нас действительно может получиться.
Я улыбаюсь ей. Стараюсь получить подпитку от ее радостного волнения.
Хочу ли я этого для нее? Я говорил серьезно, что ее место на сцене. Но также и рядом со мной. Как у нас все получится, если она вернется в группу? К гастролям, записям и всему, чем занимаются известные музыканты. Как долго мы продержимся?
Однажды она предпочла мне эту жизнь. Сделала бы она это снова?
— Я рад за вас. Очень надеюсь, что у вас все получится.
Я говорю правду, но часть меня противится этому.
— Как там Пол Нортвуд?
Мне нужно сменить тему, но я не знаю, почему мой мозг переключился на золотого мальчика Голливуда. Хочу поморщиться, но сдерживаюсь. Вместо этого сосредотачиваюсь на том, как губы Сав растягиваются в ухмылке.
— Опять ревнуешь, пиписька?
Я сопротивляюсь желанию закатить глаза, но не могу бороться с усмешкой. Она хихикает и виляет бровями, глядя на меня.
— Сегодня мы снимали отличную сцену. Я полуголая. Красное вино и шоколад. Было очень сексуально.
Я стискиваю зубы. Ради себя.
— Или, по крайней мере, так казалось. Пока я не вонзила ему в спину поварской нож и не столкнула с балкона виллы.
Я смеюсь, и она пожимает плечами.
— Тебе не о чем беспокоиться, Леви. У тебя нет соперников. И никогда не было.
Я улыбаюсь и стараюсь контролировать дыхание.
Возможно, не среди мужчин. А как насчет стадиона, полного зрителей? Или страны со стадионами, полными зрителей? Могу ли я соперничать с ними?
— Этот ребенок должен быть со своей семьей, — говорит мама по телефону. — Ты не должен брать на себя эту обязанность.
Я в двух секундах от того, чтобы бросить трубку. Не понимаю, почему я еще этого не сделал.
— Ее семья — я. Она должна быть со мной, там она и останется.
Я расстроен, раздражен и истощен, и эти эмоции отражаются в моем тоне. Она звонила мне не переставая со среды, когда я встречался с Ларками. В итоге, я сдался и ответил, просто чтобы положить этому конец, а затем десять минут слушал, как она отчитывала меня за то, что мне следовало ответить раньше. Будто мне мало беспокойства из-за всех придурков с камерами возле моего дома. Мне не нужно еще один раздражающий фактор, и по какой-то чертовой причине я не могу заставить себя заблокировать ее.
— Ее кровь — Хелен и Уильям. Наполовину. Ты не можешь думать, что справишься с ее воспитанием лучше них. Особенно сейчас, когда эта девушка вернулась. Леви, теперь ты замешан в сексуальном скандале? Я всегда знала, что от нее одни неприятности.
Я не стал отвечать на ее слова о Саванне. Мнение моей матери не имеет значения. Оно — просто воздух.
— Ну, что скажешь в свое оправдание? Если бы у тебя был разум, которым Бог наградил тебя, ты бы вернул ребенка Ларкам. Для тебя так лучше. Ты понятия не имеешь, какая кровь течет по венам этого ребенка.
— Ребенка зовут Бриннли, и адвокаты уже сказали Уильяму и Хелен, что она останется со мной. Она — моя дочь. То, что течет в ее венах, не имеет значения, и если Ларки попытаются подать на меня в суд, то просто потратят свое время и деньги, потому что не выиграют.
Я смотрю на часы. Шэрон должна с минуты на минуту заехать за Бринн. Она берет ее за покупками одежды к школе. В этом году Бринн решила, что я недостаточно крут, чтобы возить ее за покупками. Как, черт возьми, лето почти закончилось?
— Поверь мне, Леви, тебе будет лучше, если ты просто подпишешь отка…
— Мама. Прекрати. Этот разговор закончен.
На другом конце линии раздается фырканье, затем долгий медленный вдох, за которым следует долгий медленный выдох, прежде чем она снова говорит:
— Все, что я делала в этой жизни, было для тебя.
Я усмехаюсь. Меня всегда поражало, насколько сильно мама верит в собственные заблуждения. Будто манипулирование стихами из Библии ради контроля надо мной всегда делалось мне во благо. Она использует религию как оружие. Чтобы чувствовать свое превосходство, чтобы оправдать свою ненависть, и действительно верит в то дерьмо, которое несет. В своем уме она на самом деле видит себя самоотверженной, святой матерью.
— Хорошо, — говорю я спокойно.
— Помни, что я пыталась. — И вешает трубку.
Я зажимаю переносицу большим и указательным пальцами. Все это вызывает у меня мигрень. Я скорее предпочту еще один сплав по чертовым порогам, чем еще один телефонный разговор с Джудит Купер.
Входная дверь открывается, затем закрывается, и на кухню входит Шэрон.
— Господи, эти люди когда-нибудь уходили?
Она хмуро