Сапог ударил Франкевитца ногой в лицо, одним ударом сломав нос и выбив челюсть. Левый глаз художника заплыл; а по всему лицу растекся темно-лиловый синяк. Обезумев от боли и отчаяния, Франкевитц бросился к стене, цепляясь за нее ногтями: Сапог нанес ему удар по позвоночнику, Франкевитц упал, извиваясь, словно раздавленная гусеница.

В крохотной сырой комнатке было зябко. Блок не терпел любого проявления дискомфорта и потому перебрался поближе к маленькому камину, за решеткой которого среди догоравших углей танцевали языки умирающего пламени. Он стоял у самой решетки, пытаясь согреть руки. Он пообещал Франкевитца Сапогу. Сперва Блок собирался избавиться от художника куда более простым способом — при помощи пули. Проект был завершен, и впредь услуги Франкевитца им больше не понадобятся. Но, как и всякому крупному зверю, Сапогу была необходима тренировка, чтобы держать себя в форме. Это все равно как позволить хорошо натасканному доберману порезвиться на воле.

Мощным ударом в плечо Сапог сломал Франкевитцу левую руку. Франкевитц больше не сопротивлялся. Сапог был явно разочарован, но продолжал без устали пинать ногами безвольное тело художника.

Блок думал, что ждать ему осталось недолго. А потом они вернутся в «Рейхкронен», лишь бы только поскорее выбраться из этой вонючей…

Стоп.

Блок задумчиво смотрел на подмигивающий ему глазок догоравшего пламени, в котором съеживался, обугливаясь, клочок бумаги. Незадолго до его прихода Франкевитц разорвал его и бросил обрывки в камин, но огонь не до конца поглотил то, что ему было доверено. Блок мог разобрать, что было нарисовано на недогоревшем клочке: очень похоже на человеческое лицо с выбивающейся прядью черных волос, спадающей на лоб. Уцелел и один выпученный глаз, все остальное сгорело.

Знакомый рисунок. Очень знакомый.

Сердце Блока гулко застучало. Нагнувшись, он протянул руку и выхватил из золы уцелевший обрывок. Да. Лицо. Его лицо. Вся нижняя часть обгорела, но все же лихая черточка, обозначившая нос, тоже была ему хорошо знакома. В горле у Блока пересохло. Порывшись в золе, он нашел еще один недогоревший клочок. На нем отчетливо был виден фрагмент, изображавший броню с рядами заклепок.

— Отставить, — прошептал Блок.

У него за спиной раздался грохот от очередного удара. Франкевитц уже не стонал.

— Отставить! — рявкнул Блок, выпрямляясь и отходя от камина.

Сапог опустил занесенную для удара ногу. Этот наверняка раскроил бы Франкевитцу череп.

Блок опустился на колени рядом с Франкевитцем и, ухватив того за волосы, приподнял ему голову. Лицо художника выглядело поистине как творение в духе сюрреализма, выдержанное в сине-голубых тонах со всеми оттенками красного и лилового. Из кровоточащего рта торчала окровавленная пакля, алые струйки вытекали из развороченного носа, но Блок слышал, что в легких Франкевитца что-то еще еле слышно хрипит. Он из последних сил цеплялся за жизнь.

— Что это такое? — Блок держал обгоревшие обрывки перед самым носом Франкевитца. — Отвечай!

Тут он понял, что в таком положении Франкевитц ему все равно ничего не сможет рассказать, и тогда, выбрав на полу рядом с собой не залитое кровью место, он отложил в сторону обрывки рисунка и принялся вытаскивать кровавую паклю у художника изо рта. Это была грязная работа, и Блок, морщась, постанывал от отвращения.

— Придержи голову и открой ему глаза! — приказал Блок Сапогу.

Денщик ухватил Франкевитца за волосы и попытался пальцами раздвинуть ему веки. Один глаз был вдавлен глубоко в глазницу и вытек. Другой же, налитый кровью, выдавался вперед, словно передразнивая рисунок карикатурного человечка на обгоревшем клочке бумаги.

— Гляди! — приказывал Блок. — Ты меня слышишь?

Франкевитц тихо застонал, и у него в легких послышалось влажное клокотание.

— Это копия той работы, что ты исполнил для меня, так? — Блок держал обрывок у самого его лица. — Зачем ты его снова нарисовал? — Навряд ли Франкевитц стал бы заниматься этим ради собственного удовольствия. — Кому ты его показывал?

Франкевитц закашлялся, захлебываясь кровью. Его уцелевший глаз мигнул и наконец остановился на обуглившемся по краям обрывке.

— Ты нарисовал эту картинку, — продолжал Блок, с расстановкой выговаривая слова, как будто обращаясь к умственно отсталому ребенку. — Зачем ты ее нарисовал, Тео? Для чего тебе это понадобилось?

Взгляд Франкевитца остановился, но он все еще дышал.

Если так пойдет и дальше, то они от него ничего не добьются.

— Едрит твою мать! — злобно выругался Блок и, поднявшись с пола, прошел к телефону. Подняв трубку, он старательно вытер ее рукавом и набрал четырехзначный номер. — Говорит полковник Джерек Блок, — объявил он оператору. — Соедините меня с медицинской службой. Побыстрее!

Ожидая ответа, он снова и снова разглядывал обгоревшие обрывки. Вне всякого сомнения, Франкевитц по памяти воспроизвел свой рисунок и потом попытался его сжечь. Блок был встревожен. Кто еще мог его видеть? Надо во что бы то ни стало узнать это, но Франкевитц был нужен ему живым.

— Срочно пришлите машину! — приказал он офицеру медицинской службы гестапо, принявшему звонок, и тут же продиктовал адрес. — Выезжайте немедленно! — едва не срываясь на крик, распорядился он и бросил трубку на рычаг.

Затем Блок снова подошел к Франкевитцу, желая убедиться, что тот еще дышит. Если со смертью этого вонючего уличного художника окажется безвозвратно утерянной такая информация, на виселице придется болтаться ему самому.

— Не умирай! — приказал он Франкевитцу. — Слышишь меня, скотина?! Ты не умрешь!

— Если б я только мог заранее знать, что вы не хотите, чтобы он подох, то не стал бы так сильно молотить его, — недоумевающе пробормотал Сапог.

— Не бери в голову! Пойди лучше на улицу и дожидайся машины!

Спровадив Сапога, Блок