Я свою индивидуальность проявляю:

— Сколько?

Дядя Гриша усом развлекается:

— Ты своей прямотой не зазнавайся. Я легкой дороги тоже не искал. Работа наша труднодоступная, психологическая. Еще неизвестно, какой ты работник в данной отрасли окажешься?

— Характеристику от народного контроля предъявить?

— Учти, я тебя предостерег. А решение сам принимай.

Пошел я в родной комитет прощаться — так, мол, и так: жена, дети, сосуды, пеленки. Ну, что ж, говорят, Геннадий Сизов, следуй, уговаривать не станем. И ушел я — дверь за собой прихлопнул. Если б ведал я в предстоящем времени, что мне от этого будет…

Таким маневром получил я на заводе расчет, характеристику громкую и принял трудоустройство на телефонной станции, автоматику местную в ремонт производить. На моем секторе никаких чепе, связь со всеми лицами действует безотлагательно. Работал неизменно с превышением, снова родные премии ко мне возвратились. Скучновато, правда, при современном уровне: кругом сплошные автоматы щелкают, стрелки двигаются в разнообразных направлениях. Людей буквально не чувствуется на фоне таких грандиозных достижений. Только и мыслишь, как бы в курилку сбалансироваться для общения живых личностей.

Но тут жена моя недовольство напоказ выставляет. Вообще-то она у меня во всем солидарная с моей персональной и общественной линией жизни, а тут на нее буквально беспокойство нагрянуло.

— В чем конкретная причина? — проявляю интерес.

— Шел бы ты, Геночка, на завод. Мужчина непременно при коллективе состоять должен. Без коллектива мужское начало не действует.

— Станция — не коллектив? Мои лучшие друзья автоматы, мои верные ученики — приборы. И стрелки опять же вращаются.

— Ох, предчувствует мое сердце, Гена, поникнешь ты без коллектива. Дядя Гриша к хорошему тебя не приобщит. Он уже маме намекал, что скоро тебя участковым мастером произведут — магарыч стряпайте…

— Подобные предчувствия меня отвлекают, а мне безгонорарную заметку в стенгазету «Красный автомат» поручено сочинить.

Перестала она меня отвлекать, не приводит больше доводов, но по глазам читаю — я ей своего не доказал. Эх, скоро обнаружил я ее глубокий взгляд в действии.

Проследовало, как пишется, некоторое число времени. Зовет меня в кабинет наш автоматный начальник и сообщает, что ввиду личных трудовых успехов с завтрашнего числа переключаюсь я на самостоятельную деятельность и принимаю на свои плечи всю материальную ответственность за вверенный участок. Материальную — повторяет. Чтобы я досконально понял.

Ладно. Утром завтрашнего числа перебросил я трудовую сумку через плечо и отправился со станции в мой новый производственный маршрут. У подъезда дядя Гриша стоит, усами развлекается.

— Поздравляю с самостоятельным начинанием.

— Спасибо, дядя Гриша. Вы в каком направлении действуете?

— Ох, парень, молодой ты, а такую работу труднодоступную получил. Рано зазнаешься.

— Вам налево? Мне в правое направление.

— Замри, Гена. Ты парень прямолинейный, да я не кривее тебя.

— Был прямолинейный, стал мастер релейный…

— Чего зубы выказываешь? Я тебе предупреждение ставлю. На первых шагах тебе трудно будет с непривычки — предсказываю данную ситуацию. Но ты не омрачайся — терпи в материю. А когда трудности невмоготу станут, прибывай ко мне. Я тебя приму и утешу.

— Мне омрачаться некогда. Нас с пеленок к трудностям приобщали. Такое наше государство. Мы преодолеваем данное состояние.

— Ох, парень. Еще прибудешь ты ко мне, сизый голубь — вороное крыло.

— Вам налево? У меня правое направление. Магарыч предстоит в середине. Справки по телефону ноль девять.

И разошлись.

На улице дождик проявляется. По этому поводу я в сапогах, в венгерском плаще «Дружба» за тридцать пять целковых. На боку сумка казенная трудовая. Направляюсь бульваром. Деревья склонились, листья упавшие к мокрым скамейкам прилипли — все имеет печальный вид осени. Я же со своей наличностью двигаюсь, посвистываю — новый путь существования прокладываю.

Кратковременно я посвистел. Закругляюсь во двор, шествую на второй этаж. Квартира номер семь. Дверь в приоткрытом состоянии. У стены стоит фифа мазливая, дублирует себя в зеркало и губы штукатурит. Здравствуйте вам, пришел аппарат устанавливать согласно назначению. Она указала место действия и возвышается около, наблюдение ведет, как бы я в трудовую сумку чего не спрятал из ее персонального имущества. Ладно, я претерпеваю, дядю Гришу в памяти воспроизвожу.

— Аппарат в действии. Распишитесь в соответственном месте.

Она к телефону. Диск крутит:

— Верочка — ты? Представь себе, я говорю из своего аппарата. Только что привели в действие, я даже номера не изучила.

Я вежливо так вливаюсь в ее монолог:

— Распишитесь в трудовом документе, гражданочка.

Она что-то прозвучала в трубку и рисует закорючку. И вдруг сует мне бумажку мятую. Гляжу — подала она мне три рубля в новом выпуске. У меня в артериях кровь закипела:

— Прошу принять обратно. Противоречит действительности. Мы к такому не приучены.

А она:

— Как вы не понимаете? Это вам на чай.

И в трубку обращается:

— Нет, Верочка, это я не тебе произношу. Я с мастером имею общение. Замечательный мастер. Моментально телефон привел в движение. Рижская марка, красного цвета. Я буквально слова растеряла… Понимаешь, Вера, я хотела тебя спросить. По секрету…

И мне своими бессовестными пальчиками воздушные поцелуи адресует, чтобы я убирался в предыдущем направлении и не мешал ее космическим секретам.

Выдвинулся я на площадку, на денежный знак устремляю бессильные взоры. Мятый он, сырой — ну просто искажен до неузнаваемости, видно, она его в кулаке истребляла, пока я работу выполнял, а потом и сунула в заданном размере.

Стою я перед дверью ну буквально в потном состоянии. За что она так? За что пролетарского человека принизила прямо в лужу? И вынужден я молча переносить подобное обстоятельство и мысленно воспроизводить дядю Гришу. А она за дверью щебечет, заливается синей пташечкой: осчастливил я ее