Прежде всего внимание мое привлекло крыльцо. Возвышавшееся над скалой разве что самую малость, оно опоясывало домик и спереди, и по бокам, подобно просторным верандам, украшающим лучшие из загородных домов в тех краях, где нечего опасаться, а посему хозяева нередко коротают вечера на свежем воздухе, глядя, как Урд cпускается ниже и ниже под Луну. На стук в дверь никто не откликнулся, и я обошел дом кругом, заглядывая в окна.

Внутри царила непроглядная тьма, а крыльцо, окружавшее дом со всех четырех сторон, достигало самого края обрыва и только там, ничем от него не отгороженное, заканчивалось. Вновь постучавшись в двери и вновь не дождавшись ответа, я улегся на настил и приготовился ко сну (над крыльцом как-никак имелся навес, и лучшего места для ночлега среди голых камней, скорее всего, не нашлось бы), но тут изнутри донеслись негромкие, едва уловимые ухом шаги.

Где-то наверху, под самой крышей домика на вершине утеса, расхаживал человек. Поначалу ступал он неторопливо, так что мне показалось, будто он изрядно стар либо болен, однако шаги, по мере их приближения, становились все быстрее, все тверже, и возле самой двери обернулись обычной поступью человека решительного, целеустремленного, пожалуй, вполне способного командовать манипулой или, скажем, кавалерийской илой.

Поднявшись с настила, я отряхнул плащ от пыли и вообще постарался придать себе по возможности презентабельный вид, однако, увидев перед собой хозяина, отворившего дверь, несколько оторопел. В руке он держал свечу толщиною с мое запястье, и огонек ее озарял лицо наподобие лиц иеродул, с которыми мне довелось познакомиться в замке Бальдандерса, только вполне человеческое – если лики статуй в садах Обители Абсолюта имитировали лица созданий, подобных Барбату, Фамулим и Оссипаго, то лица последних, в свою очередь, являли собою лишь созданные некоей чуждой нашему миру рукой имитации лиц, одно из коих предстало перед моим взором. В сей повести я не раз говорил, что помню прежнюю жизнь во всех подробностях, и это сущая правда, однако, попробовав нарисовать лицо хозяина дома на полях рукописи, потерпел неудачу. Ни один из моих рисунков не имеет с ним ни малейшего сходства. Могу лишь сказать, что брови его были густыми, прямыми, а глубоко посаженные глаза фиалково-синими, как глаза Теклы, а кожа нежной, словно женская, однако ничего женственного в его внешности я не нашел. Пышная, как смоль черная, борода его достигала пояса, длинные одеяния на первый взгляд казались белыми, однако в отсветах пламени переливались всеми цветами радуги.

Поклонившись ему, как был выучен в Башне Матачинов, я назвался, сообщил, кем прислан, и спросил:

– А ты, сьер, и есть анахорет из Последнего Приюта?

Хозяин дома кивнул:

– Да, это и есть Последний Приют, а я, живущий в нем, – последний из людей. Называть меня можешь… Аск.

С этим он отступил вбок, давая понять, что мне следует войти, и отвел меня в заднюю часть дома, в комнату с широким окном, обращенным к долине, со дна которой я карабкался на утес прошлой ночью. Посреди комнаты стоял дощатый стол в окружении деревянных кресел, а по углам и вдоль стен тускло поблескивали боками, отражая пламя свечи, металлические сундуки.

– Прошу прощения за бедность обстановки, – сказал Аск. – Здесь я обычно принимаю гостей, но гостей у меня так мало, что я устроил из этой комнаты кладовую.

– Живущему в одиночестве в столь уединенных местах, мастер Аск, видимая бедность только на пользу, но эта комната бедной вовсе не выглядит.

Я и не думал, что анахорет способен улыбаться, однако на лице его засияла улыбка:

– Хочешь взглянуть на мои сокровища? Гляди.

Поднявшись на ноги, он откинул крышку ближайшего сундука и поднес поближе свечу. Внутри оказались стопки квадратных ковриг изрядно черствого хлеба и лепешки спрессованных сушеных смокв.

– Есть хочешь? – спросил отшельник, заметив, как я изменился в лице. – Никаких чар на всем этом нет, колдовства можешь не опасаться.

Устыдившись, так как провизией в дорогу меня снабдили и на обратный путь от нее кое-что еще оставалось, я, однако ж, ответил:

– Да, немного хлеба, если ты можешь им поделиться, пришлось бы очень кстати.

Хозяин выложил на стол половину ковриги хлеба (уже нарезанного, и весьма острым ножом), прибавив к ней сыр в свертке из серебристой бумаги и бутылку сухого желтого вина.

– Маннея – добрая женщина, – сказал он, – и ты, по-моему, человек добрый, причем из тех, кто не подозревает о собственной доброте… а кое-кто полагает, будто это и есть настоящая, подлинная доброта. Стало быть, она думает, что я сумею помочь тебе?

– Скорее считает, что я могу помочь тебе, мастер Аск. Видишь ли, войска Содружества отступают, и вскоре сражения захлестнут все вокруг, а по их завершении сюда явятся асциане.

Анахорет снова заулыбался:

– Люди без тени… одно из множества названий, ошибочных, но в то же время исключительно точных. Что бы подумал ты, услышав от асцианина, будто он вправду не отбрасывает тени?

– Не знаю, – ответил я. – Никогда о подобном не слышал.

– Это из старой сказки. Ты старые сказки любишь? А-а, вижу блеск в глазах, вижу… одна беда – рассказчик из меня не ахти. Вы называете врагов асцианами, хотя сами себя они, конечно же, так не зовут, поскольку отцы ваши считали их родиной пояс Урд, края, где в полдень солнце стоит прямо над головой. На самом же деле их земли лежат куда дальше к северу, и тем не менее они действительно асциане. В сказке, сложенной на заре нашей расы, один человек продал собственную тень, и его начали гнать прочь отовсюду, куда бы он ни пошел. Никто не верил, что он человек.