Шрифт:
Закладка:
Хинт не дожил до свободы. Он умер 5 сентября 1985 года.
Все же кому и зачем потребовалось дискредитировать прогрессивную технологию, а ее автора превращать в преступника? Ответ на этот вопрос дал сам Йоханнес Хинт в своей книге «Мысли о силикальците» (Таллин: Бюро технической информации СНХ ЭССР, 1963): «Пожалуй, не стоит напоминать, какие грандиозные планы в развитии цемента и бетона у нас существуют. К тому же эти планы успешно реализуются и расширяются. И все это после 13 лет разработки силикальцита, после того, как о силикальците узнали почти все строители СССР и большинство строителей во всем мире! Совершенно ясно, что эти планы разработаны не рядовыми инженерами, играющими в направлении большой политики строительства только второстепенную роль. Не стоит сомневаться и в том, что люди, разработавшие эти планы, будут защищать их с таким же рвением, как и мягкие, хорошо кормящие их кресла, на которых они сидят. Тысячи ученых написали свои кандидатские и докторские диссертации о цементе и бетоне. И вдруг люди из Таллина сказали, что пришел конец цементу и бетону. Значит, с точки зрения будущего весь труд ученых-цементников не имеет смысла. Много ли среди них найдется людей, которые смогут благосклонно смотреть на силикальцит?»
По протесту Генерального прокурора СССР судебное дело Хинта находилось на повторном рассмотрении в Верховном суде. И четыре правдинских публикации о «Дезинтеграторе» были не чем иным, как попыткой воздействовать на широкую общественность, а главное, на членов пленума Верховного суда СССР, где решался вопрос о посмертной реабилитации Хинта. Но, несмотря на это, постановлением пленума Верховного суда СССР от 25 апреля 1989 года приговор в отношении Хинта был отменен, а сам он полностью реабилитирован.
О том, какие приемы применяли следователи, добиваясь нужных им показаний по «делу» Хинта, впоследствии рассказал бывший сотрудник «Дезинтегратора» Н. М. Рябчиков в своем письме, направленном в президиум Съезда народных депутатов СССР:
«Я один из тех, кто был осужден по сфабрикованному следователем Прокуратуры СССР Гдляном делу эстонского ученого Хинта. Я неоднократно обращался во все инстанции с просьбой тщательно разобраться в моем деле. Однако мои жалобы попадали к тем, кто сфабриковал и подписывал на меня обвинение. Последний такой ответ был получен от заместителя Генерального прокурора СССР Сороки О. В., который и подписал сфабрикованное Гдляном в 1982 году обвинение против Хинта и других. Через определенное время с меня в виде одолжения сняли часть обвинения (начиная с суда, это делалось уже трижды). Удивительно другое. В своих жалобах я четко и прямо излагал, как Гдлян уже после суда своими грязными методами пытался склонить двух осужденных из “группы Хинта” (Кыдара и Тяхисте) к даче ложных показаний против бывшего председателя Госплана СССР тов. Байбакова и бывшего зам. министра здравоохранения СССР тов. Бургасова о получении якобы ими взяток от Хинта. Однако на мои (и не только мои) неоднократные обращения никто в ЦК КПСС не среагировал, хотя они прямо касались чести члена ЦК КПСС, а значит, и ЦК партии. Эти жалобы от 28 ноября 1985 года и 2 декабря 1985 года находятся в ЦК КПСС и в Прокуратуре СССР. Направляю Съезду народных депутатов копию письма бывшего осужденного по этому делу Бердеги Н. В., который 20 января 1984 года писал на имя первого заместителя председателя КПК при ЦК КПСС т. Густова И. С., что был принужден следователем Гдляном дать против меня ложные показания, на основании которых Гдлян и сфабриковал дело. На это письмо от КПК вообще никакой реакции не было, хотя я рассчитывал на какое-то внимание, так как ранее состоял в КПСС 23 года (с 1969 по 1982 год). Прошу рассмотреть в комиссии по расследованию деятельности Гдляна мое письмо и вынести по нему решение. Готов предстать перед комиссией и дать показания, в том числе по Байбакову и Бургасову. Прошу вызвать в комиссию Бердегу Н. В., проживающего в Таллине. Н. М. Рябчиков, 5 июня 1989 года».
Как видно из письма, эпизод с «подношением» фигурировал в жалобах, направленных Рябчиковым в КПК при ЦК КПСС. Но поскольку оттуда не последовало реакции, Байбаков решил сам защищать свою честь и достоинство. Спустя месяц, не дождавшись опровержения в «Правде», он вновь позвонил главному редактору.
— Знаешь, — сказал он Афанасьеву, — мне неудобно обращаться в суд, но, если через два дня не будет опровержения, я подам на газету в суд за клевету.
Через три дня «Правда» сообщила: статья «Перевертыши» была опубликована без предварительной проверки фактов, редакция приносит товарищу Н. К. Байбакову свои извинения.
Так завершилась эта история.
Горбачев начинает перестройку
Со смертью Черненко закончилась брежневская эпоха. Она длилась 18 лет и на закате имела все черты трагикомедии.
Черненко умер 10 марта. В тот же вечер по предложению Громыко было принято решение об организации похорон. На следующий день назначили заседание Политбюро. Как оно проходило, рассказал спустя годы тогдашний секретарь ЦК КПСС Николай Рыжков:
«В Политбюро тогда входили 12 человек, плюс еще 7 кандидатов в члены Политбюро. Также были приглашены и секретари ЦК, в том числе я. Всего человек 25–30. Ну, а потом состоялся пленум. Он проходил в Кремле — там для этого была специальная комната, около сорока квадратных метров, и еще одна такая же для приглашенных. Между ними находился большой зал заседаний. Этажом ниже находилась столовая, и в перерывах все дружно туда спускались. <…> После того как Политбюро принимало решение, приглашенных просили пройти в зал, а члены Политбюро шли им навстречу, здоровались за руку. Со стороны это напоминало приветствие двух футбольных команд. Тогда действовало неписаное правило — новый генсек должен быть обязательно избран еще до похорон предыдущего. Мы, секретари ЦК, как и приглашенные, ждали недолго — полчаса, не больше. Громыко сообщил нам решение об избрании Михаила Сергеевича на пост генерального секретаря партии. Голосования как такового не было. Просто все единодушно согласились с предложением Громыко. После этого собравшихся охватила всеобщая эйфория — я не помню, чтобы кто-то выражал неодобрение».
О том, что после слов Громыко участники пленума пришли в радостное возбуждение, пишет в своих мемуарах и Анатолий Черняев: «…зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко)».
А потом состоялся апрельский пленум. С него начался отсчет нового
