Шрифт:
Закладка:
- Ты так в этом уверен, Ричард? - изменившимся голосом проговорила Элизабет.
При этом она смотрела ему в глаза, и в их лазурной глубине он прочел страстный призыв, как тот, что заставил его потерять голову тогда на корабле.
- Не играй со мной так больше, Лисбет, - прошептал он. - На этот раз ты от меня не сбежишь!
Не отводя глаз, девушка начала расстегивать блузку, под которой оказался атласный бежевый корсет. Она избавилась от блузки неспешными движениями, чтобы он мог полюбоваться округлостью ее плеч и красивой шеей. Такая неожиданная смелость парализовала Ричарда. Элизабет расстегнула застежку на юбке и подъюбник, и они медленно «стекли» на пол по ногам, затянутым в тонкие черные чулки, удерживаемые высоко над коленками посредством подвязок.
- Лисбет! - прошептал американец.
Она рассеянно улыбнулась, хотя на самом деле внимательно наблюдала за ним, очарованная его мужественным лицом с высоким лбом и прямым носом, его золотистым взглядом и густыми блестящими черными волосами. Легко было представить под рубашкой гладкую кожу и рельефный рисунок мышц, а ниже, скрытый в белых полотняных штанах, напряженный член, это орудие из плоти и крови, которым он навечно ее ранит.
Что до Ричарда, то он замер в восхищении. Элизабет, в облегающем нижнем белье с вышивкой, наводила на мысль о скабрезных фотографиях, которые так приятно разглядывать вдали от любопытных глаз, в особых заведениях для господ, предпочитающих «утонченные» удовольствия, а иногда и этих удовольствий лишенных.
Он разрушил очарование момента, распалившее в нем нешуточную страсть, подхватив ее на руки и перенеся на кровать.
- Чулки тебе придется снять самому, - едва слышно сказала она.
- Я сниму с тебя все, что мешает увидеть тебя обнаженной, моя красавица!
Элизабет очень хотелось зажмуриться, однако она не стала этого делать.
Ей хотелось видеть, как по мере возбуждения меняется лицо Ричарда, как он радуется своей победе. Он развязал шнурки на ботинках и аккуратно их с нее снял, потом своими большими теплыми руками немного помассировал ее маленькие ступни.
Песня стихающего дождя сдерживала возбуждение, которое понемногу овладевало девушкой. Расстегнув крючочки на корсете, Ричард восторженно вскрикнул при виде девичьих грудей, белых и округлых, с коричневыми сосками, и тут же принялся осыпать их жадными поцелуями, покусывать напрягшиеся «вершинки», подразнивать их языком.
- На этот раз ты и сама хочешь, - пробормотал он. - Ты так красива, любимая!
Говорить было трудно: чувственное забытье грозило вот-вот поглотить его целиком. Губами, пухлыми и крепкими, он скользил по бархатистой белоснежной коже ее податливого, томно расслабленного тела, а руками неловко пытался стянуть трусики из тончайшего шелка, под которыми, внизу чуть выпуклого животика, таился треугольник темных волос. Пришлось взять себя в руки, чтобы попросту не разорвать трусики.
- А ты почему не разденешься? - спросила Элизабет слабым голоском, дрожащим от страха, смешанного с нетерпением.
О побеге она не помышляла, настолько сильно ей хотелось узнать все тайны плотской любви с Ричардом, который владел даром пробуждать в ней те самые, запретные желания.
На днях в большой гостиной, темной из-за задернутых штор, дед снова слишком крепко обнял ее. Пахло самшитом (в нескольких вазах стояли букеты из веток), белоснежными лилиями кандидум, в просторечье именуемыми «цветы Мадонны», и, едва уловимо, воском.
Дубовый гроб, в котором покоились бренные останки Аделы Ларош, поставили в этой комнате, и отдать последний долг усопшей хозяйке поместья пришли жители деревни Гервиль и окрестностей.
Крошка Жермен плакала, Бонни всхлипывала, теребя мокрый носовой платочек, равно как и старик Леандр, который даже приоделся по этому случаю. Он искренне горевал о своей «госпоже».
«И это не помешало вдовцу вчера вечером заключить меня в объятия! С безумным взглядом он стал уверять меня, что больше любить и баловать ему теперь некого, а потом едва ощутимо коснулся губами моих губ, - вспомнила она. - И рука его скользнула вниз по спине…»
Элизабет испытывала не только отвращение и страх, она ощущала себя безмерно уязвимой, ведь ее дяде Жану входить в дом было запрещено. Ему отвели каморку в конюшне, ту самую, где прежде жил Жюстен.
- Ты, кажется, боишься, любовь моя! Не надо! - прошептал Ричард.
Он уже снял рубашку и теперь взялся за штаны. Все больше волнуясь, Элизабет сосредоточилась на его крепких плечах и безволосой загорелой груди. У Ричарда была фигура атлета с гармонично развитой мускулатурой.
«Не думать больше ни о чем! - приказала она себе. - Жить в настоящем, наслаждаясь моментом! Забыть о снах! И главное - ни о чем не думать!»
И вот настал роковой момент, когда Ричард, стоящий у кровати, полностью разделся. Она и представить не могла, что мужское орудие может быть таким большим.
- А мне точно не будет больно? - едва слышно спросила она.
- Нет, конечно! - хрипло ответил он.
Элизабет посмотрела в окно. Гроза все никак не утихала, шел сильный дождь. Мгновение - и мужчина упал на кровать с нею рядом. И был это не столько Ричард Джонсон, сколько самец-покоритель, жаждущий овладеть добычей, утолить свою неистовую похоть.
Он начал с ласк ее интимного местечка, довольно-таки деликатных, потом стал снимать чулки, шепча что-то вроде «жаль, но придется…», но причину его сожалений девушка не поняла. Джонсон, несмотря на цветистые уверения в безумной любви, предметом которой является она, Элизабет, оставался ценителем фривольных туалетов, черных чулок и соблазнительного белья.
- Милая, ты прекрасна с головы до ног! - сказал он, склоняясь к животу девушки. - Не сжимай ноги! Не бойся!
И он принялся целовать интимный цветок - жадно, как изголодавшийся по плоти людоед, чем изумил Элизабет, у которой кровь моментально прилила к щекам.
Однако по мере того как он языком подразнивал самые чувствительные зоны ее женственности, ее дыхание учащалось - настолько молниеносным и острым было удовольствие. Утопая в возбуждении и часто дыша, она изгибалась, отдавалась, в то время как ее девственное тело снова и снова накрывало волной изысканного экстаза.
Вскоре ей уже казалось, что на свете нет ничего, кроме этого неимоверного удовольствия, даримого его бесстыдными губами. Осмелев, она начала гладить любовника по спине, плечам и волосам. Но Ричард, забывшись в чувственном неистовстве, что было ему свойственно, направил ее руку вниз, к напряженному мужскому органу, и, постанывая
