по дворам и настоящие хоры песенников, которые в праздничные дни пели на гуляньях в Сокольниках, в Марьиной роще и в Петровском парке. Иногда в этих хорах попадались чудесные голоса, и они с большим чувством и умением исполняли старинные русские песни.

Репертуар песенников состоял из новейших модных песен, а также из старых русских: «Уж вы, ночи ль мои, ноченьки, ночи темные, ночи осенние», «Не одна во поле дороженька», «Степь Моздокская», «Лучинушка» и многих других.

Ходил по дворам какой-нибудь отставной солдат, бывший когда-то в полку музыкантом, прослуживший «царю-батюшке» 25 лет; вышедший в отставку, ничем не обеспеченный, он теперь собирал подаяние за игру на кларнете. Разбитой старческой грудью он старался извлечь из инструмента веселые звуки, а сам грустно смотрел на окна, не бросит ли кто копейку, завернутую в бумажку.

Какие-то не то белорусы, не то румыны ходили с волынками, итальянцы и болгары с дрессированными обезьянами и наши старые древние вожаки медведей, которых они заставляли показывать публике, «как красная девица за водой ходит», «как пьяные мужики водку пьют».

К старинным увеселителям принадлежали и рожечники: они ходили в армяках и шляпах гречневиками; их песни были близки рабочему люди, они напоминали деревню, пастушечьи песни на заре.

А из новейших увеселителей обращал на себя внимание «человек-оркестр». Он своим видом представлял какого-то средневекового рыцаря в полном вооружении; на голове у него было надето нечто вроде шлема, увешанного металлическими колокольчиками, за спиной у него был огромный барабан, обвешанный бубенчиками, по которому человек ударял особыми палочками, на концах которых находились шарики, обтянутые кожей; эти палочки были прикреплены у него к локтям.

Сверху барабана находились медные тарелки, приводимые в действие особым приводом, прикрепленным к каблуку правого сапога. На груди, перед подбородком — духовая гармония. Человек был весь в движении: он дергал ногой, тряс головой, работал локтями, дул в гармонию, каждое его движение вызывало звуки, и получался целый оркестр.

Много ходило по дворам певиц, которые под аккомпанемент шарманки распевали чувствительные романсы вроде «Под вечер осени ненастной» или «Отворите окно, отворите». Последний романс, может быть, намекал на то, чтобы действительно отворилось окно и оттуда вылетели медные монетки.

Шарманщики ходили и в одиночку, со «счастьем». На шарманке стоял ящичек с конвертиками, в которых вложены были печатные изречения, большей частью вырезки из «царя Соломона», гадателя, издаваемого Никольскими книжниками. «Счастье» это вынимал не сам шарманщик, а заставлял вынуть или попугая или морскую свинку, которые сидели тут же на шарманке и дожидались, когда шарманщик бросит в ящик несколько зерен; разыскивая их, попугай вынимал клювом и конвертик.

Во время русско-турецкой войны в 1877―1878 годах в Москве появилось много не то болгар, не то сербов. Они ходили по дворам и распевали на ломаном русском языке марш, сложенный в честь генерала Черняева — героя сербско-турецкой войны 1876 года. Помню, припев к этому маршу состоял из следующих слов:

Марш, марш, генерал наш.

Раз, два, три, — слава войницы.

И этих славянских певцов москвичи называли «братушками».

Эти же «братушки» ходили и с обезьянами, которые показывали разные акробатические номера.

*

У москвичей прежнего времени были свои излюбленные забавы, увлечения, свой спорт и даже физкультура. Так, от старины и до сих пор еще сохранилась голубиная охота — те же слова «чистый», «турман», «чиграш», «чалочка» и пр. и до сих пор слышатся на московских дворах и задворках, где устроены особые голубятни.

У москвичей вообще всегда было любовное отношение к голубям: многие москвичи в летнюю пору каждый день растворяли окна и посыпали на подоконник крупу или куски хлеба для голубей.

А около городских рядов и у собора Василия Блаженного стояли торговки с моченым горохом. Москвич подходил к торговке, давал несколько копеек, и та чашечкой рассыпала горох на улице; сейчас же слетались стаи голубей и подбирали горох. Голуби знали своих кормилиц и всегда стаями вились около них; некоторые из голубей так привыкли к своим кормилицам, что без всякого страха садились им на голову и дожидались кормежки.

Прежняя физкультура выражалась в «стенках», в кулачных боях и в катании на лодках по Москве-реке и прудам, а зимой в катании на коньках.

В восьмидесятых годах арендатором почти всех лодочных пристаней и катков был М. А. Гордеев; москвичи прозвали его «Апаюном» — водяным дедушкой. Зимой на Чистых прудах он устраивал один из лучших катков, обносил его забором, приглашал военный оркестр, освещал разноцветными фонариками. Иногда на этих прудах устраивались снеговые горы, с которых москвичи любили покататься на санках на масленице и рождестве.

Лед с прудов продавался на скол для набивки погребов.

В местностях, заселенных мастеровым или фабричным людом, почти каждый праздник, особенно по зимам, происходили «стенки»; в них принимали участие большей частью мальчики-подростки, взрослые же находили удовлетворение в кулачных боях на Москве-реке.

Я помню, как происходили кулачные бои на льду Москвы-реки у Бабьегородской плотины между фабричными Бутиковской фабрики и рабочими завода Гужона. Были большие бои и у Пресненской заставы. В этих боях участвовали сотни людей. А с той и с другой стороны были известные, испытанные бойцы.

Близко мне не приходилось наблюдать эти бои, я их видал только издали, но отдельных кулачных бойцов я видал, они приходили к нам в мастерскую к знакомым мастерам. Вспоминаю одного такого бойца: он был уже пожилой человек, высокого роста, сухой, лицо его все было в шрамах, зубы все выбиты; мне запомнились его необыкновенно длинные руки и беззубый рот.

Этот боец был в своем роде известностью — он не удовлетворялся боями на Москве-реке и гастролировал в окрестностях Москвы. Так, я слышал, что большие кулачные бои происходили где-то «На ключиках» за Лефортовом,* и там этот боец славился.

*

К характерным чертам москвичей прошлого времени можно отнести страсть к пожарным зрелищам.

В прежнее время в Москве было много деревянных построек, особенно на окраинах. Случались пожары, которые благодаря скученности построек, неусовершенствованию пожарной команды и недостатку воды иногда принимали огромные размеры. Так, помню, выгорела Новая деревня, Бабий городок;* был большой пожар на Балканах;* там вытащенную из домов мебель и разные домашние вещи погорельцы спасали в Балканском пруду (в то время этот пруд не был еще засыпан), но огонь, окруживший пруд со всех сторон, зажигал и все сваленное в пруд.

Пожарные команды были оборудованы насосами самой простой системы, они выкачивали воду ручным способом из бочек, подвозимых к пожару; за водой же ездили на