Чтобы понять, почему так, Альбертом Эйнштейном быть необязательно. Флетч на себе прочувствовал действие теории относительности. Когда постоянно хорошо питаешься, даже самый роскошный ужин покажется просто приятным. Когда же ты голоден, когда еды всегда не хватает, любая пища, от которой в иные времена будешь воротить нос, покажется прекрасной.

   Раньше нормальной еды было в избытке. Флетч думал о том, что у него скоро начнет расти брюхо. Сегодня же, каждая щепотка риса продлевала жизнь. Насколько? На минуту? На пять минут? Кто знает? Но даже тогда он предпочел бы стейк на косточке виду Джейн, на которой не было ничего, кроме улыбки.

   Он подумал, как у неё дела. Осталась ли в Вахиаве или улетела, спасаясь от наступавших японцев? Выяснить это у Флетча, разумеется, не было никакой возможности. Не знал он также, что в этой ситуации лучше. Япошки с радостью обстреливали колонны беженцев и, в конце концов, желающих становиться у них на пути не осталось. Если бы были, Флетч бы сейчас не стоял в строю посреди лагеря для военнопленных.

   На руку ему села муха. Он попытался её прихлопнуть, но муха улетела. Затем в ухе снова зажужжало, на этот раз где-то над головой. Слышал это не он один. Кто-то указал на запад, в сторону делового центра Гонолулу. Ещё кто-то сказал:

   - Это ещё что за хрень?

   Так как самолеты заходили со стороны солнца, выяснить, чьи они, какое-то время не представлялось возможным. Затем кто-то воскликнул:

   - Ебите меня семеро, если это не В-25!

   Не успел солдат закончить говорить, как Флетч понял, что он был прав. Ни у одного другого самолета не было такого изящного корпуса и двух хвостов. Флетч пожалел, что на Гавайях не было парочки эскадрилий этих машин, вместо неуклюжих "Дугласов В-18", у которых не хватало ни скорости, ни брони, чтобы нормально сражаться. Затем он подумал о том, что бы это изменило. Япошки и их разнесли бы прямо на земле.

   И лишь после этого Флетч задумался над тем, что американские бомбардировщики делали в небе над оккупированным японцами Оаху. Он оказался далеко не единственным таким тугодумом. Кричать вокруг начали не сразу, практически одновременно с ним самим. Через несколько секунд орал, размахивал руками и хлопал друг друга по спине, уже весь лагерь.

   Ещё через десять секунд застучали расположенные вокруг лагеря японские пулеметы. Повинуясь уже выработанному рефлексу, пленные бросились в грязь. Спустя несколько секунд, Флетч решился поднять голову и посмотреть, что же произошло. Японцы стреляли не по пленным. Они целились в бомбардировщики.

   - Дебилы тупорылые, - произнес лежавший рядом сержант. - Самолеты слишком высоко, из этих пукалок их не достать.

   - Пусть тратят патроны, - ответил на это Флетч. - Они хотя бы не по нам бьют. - Сержант кивнул.

   Самолеты продолжали лететь на восток, в сторону Даймонд-Хед. Теперь Флетч уже думал не только о том, что они здесь делали, но и откуда взялись. Из Сан-Франциско долететь они не могли. Не могли же они добраться до Оаху без возможности вернуться обратно. Могли ли эти здоровые махины взлететь с авианосцев? Флетч не знал. Он же не моряк. Но он был готов спорить на что угодно, что принес их не аист.

   Моряков в этом лагере было совсем немного. Некоторые из них клятвенно заверяли окружающих, что армейские бомбардировщики никак не могли взлететь с короткой палубы авианосца. Но объяснить их появление в небе Оаху они не могли. Вскоре споры утихли.

   Долго восторженные крики не продлились. Какой-то капитан, армейский, а не флотский, заметил:

   - Погодите, япошки с нами ещё поквитаются за то, что мы кричали своим.

   - Разумеется. Они же потеряли лицо, - согласился с ним другой офицер.

   Флетч посчитал это весьма вероятным. Что может быть более ошеломляющим, чем вражеские бомбардировщики в небе над островом, который ты считал своим? "Нежданчик, парни", - подумал Флетч. О престиже японцы заботились гораздо сильнее, чем американцы.

   Очередь на ужин снова медленно пришла в движение. Стоявшие в ней люди поднимали из грязи тарелки, которые они выбросили, когда падали наземь, спасаясь от японских пулеметов. Они спорили, которая из них чья, ругались на тех, кто наступил на чью-то посуду. Дело серьезное, ведь оно касалось еды.

   Никаких стейков на косточке ни Флетчу, ни остальным в парке Капиолани не досталось - лишь рис да зелень, которая в равной степени могла быть и овощами и простой травой, и ни тем, ни другим. Он одновременно и ненавидел эту еду и обожал её. Но каким бы отвратительным ни был ужин, после него он чувствовал себя гораздо лучше. На какое-то время вопли организма о голоде удалось приглушить до едва слышного стона.

   Повсюду пленные насвистывали и напевали "Звездно-полосатое знамя", "Прекрасную Америку", "Боже, храни Америку" и прочие патриотические песни. В голос никто не пел. Даже напевать мотив было опасно. Флетч восхищался теми, кто демонстрировал свои чувства, стараясь, при этом, не разозлить оккупантов. Он не сомневался, что и остальные чувствовали то же самое. Зачем нарываться?

   Единственный авианалет был для японцев не более чем неприятным происшествием. Он напоминал Гавайям - и Токио, - что американцы всё ещё сражаются. Но они пока не способны прогнать Японскую Империю с Тихого океана. "Плохо дело - думал Флетч, обозревая забор из колючей проволоки. - Очень плохо".

   Лейтенант Сабуро Синдо был не из тех, кто демонстрирует свои чувства на людях. Но сейчас он был настолько зол, что даже не пытался что-то скрыть. Старшие офицеры говорили, что нападения вражеской авиации до утра можно не ждать. Он готовился именно к этому. Он и остальные пилоты его эскадрильи, ждали их на авиабазе Халеивы.

   Они совершенно не были готовы к тому, что вечером, перед закатом, в небе вдруг появится вражеский бомбардировщик, выбросит свой смертоносный груз и улетит на юг. Если бы прилетело три самолета, а не один, им бы удалось разгромить весь аэродром. Но хватило и одного. "Зеро" не могли взлетать, когда вся полоса испещрена воронками.