— Шипучка? — обрадованно спросила она, подбегая.

— Сама ты шипучка! — фыркнула Кука. — Откуда ей здесь взяться? Это шампанское.

— Шампанское? — изумилась бывшая воспитанница монастырской школы, пившая этот напиток только на свадьбах да раза два в Париже. Всегда в минуту радости.

— Вот именно. Вот именно. Видимо, было необходимо врачам этого треклятого госпиталя, чтобы отмечать в офицерской столовой присвоение очередных званий. Пошли в ванную, надо откупорить бутылки.

— Там? В этом смраде? — снова удивилась Анна.

— А где? Скажи Новицкой, чтобы принесла все кружки и стаканы, какие есть в палатах. Я сама их вымою, раз ты такая чувствительная. А ты со своей силой будешь открывать бутылки. Поторопись.

— Но зачем? Зачем?

— Чтобы напоить раненых. Всех, кто упал или слез с койки, но не дополз до санитарных машин. Всех обиженных, обозленных. А заодно я им скажу, что армия «Лодзь» идет на выручку Варшаве.

— Но ведь это неправда…

— Почему? Разве не правда, что какие-то части идут к городу? Не важно — какие. Правда и то, что наши парни лежат здесь на койках, живые, а мы остались с ними, не сбежали. Шампанское подбодрит их и ошеломит, утешит, развеселит! Убедит, что они не одиноки, что еще не все потеряно. Поспеши.

И Анна, все еще недоумевая, начала вместе с Новицкой собирать кружки и чашки, стоявшие на тумбочках у кроватей. Раненые стонали, но внимательно следили за их движениями, словно надеясь, что случится чудо и каждый получит воды вволю, что грядут какие-то перемены… После пережитого кошмара эвакуации, от которого осталось чувство разочарования и заброшенности, любое обещание нового было искоркой надежды, проблеском утраченной веры.

В зловонной ванной, на розовом от крови полу, стреляли пробки. Без устали, как некогда в саду Ианна ле Бон, Анна напрягала мышцы и, зажимая бутылки между колен, открывала одну за другой. В какой-то момент Кука, разливающая с Новицкой пенящийся напиток в выщербленные кружки и стеклянные банки из-под горчицы, поднесла одну к губам Анны.

— Настоящее, французское. Охлажденное. Пей.

— Не хочу, — буркнула Анна, — я и без этого…

— Пей! — настаивала Кука. — После глотка шампанского работа пойдет быстрее. Да и раненых легче будет обманывать.

— Обманывать?

— Ну, подымать дух. Разве это не одно и то же?

Вместе они вступили во второй круг ада, неся на подносах кружки и чашки, полные благородного напитка. Кроме обгоревших, все подняли головы и уставились на белые подносы.

— Вода? — коротко спросил раненый капитан с седеющими волосами.

— Шампанское, — последовал столь же лаконичный ответ.

Капитан сдвинул брови, словно хотел отчитать Анну за неуместную шутку, и вдруг на лице его отразилось изумление. Как завороженный смотрел он на золотистую, пенящуюся жидкость, на опухшие, не очень чистые пальцы молодой женщины и на ее запачканный кровью халат. Наконец, уверовав в столь невероятное, но весьма приятное событие, свидетелем которого он оказался, капитан протянул руку и отыскал среди чашек и баночек из-под горчицы единственный настоящий стакан тонкого стекла.

— Пить так пить! Слушаюсь! — пробормотал капитан, и улыбка осветила его налитые кровью глаза, тронула спекшиеся от жара губы.

Кука встала посреди палаты и подняла руку, требуя внимания. Она хотела произнести пространную речь, но и ее охватило волнение.

— Сразу же после окончания эвакуации к воротам госпиталя подъехал генерал… — только и смогла сказать она.

— Настоящий генерал? — удивился кто-то из раненых.

— Самый что ни на есть настоящий. Он велел всем передать, чтобы не падали духом, так как или сегодня, или — самое позднее — завтра армия «Лодзь» будет в столице.

— Армия «Лодзь»? — послышался недоуменный шепот.

— Так сказал генерал.

— О, боже! Вот бы нам такого командира во время отступления…

— Или когда отъезжали наши санитарные машины.

— Хватит! — прервала раненых Кука. — Не будем ничего вспоминать, и упрекать никого не надо. Пьем шампанское. Все! Кому можно проглотить хоть каплю, пейте за борьбу до победного конца. За оборону города! За Варшаву!

Она подняла свою чашку, и палата вдруг затихла. Эта улыбающаяся девушка, пьющая шампанское, и те две, которые поили шампанским самых слабых, с трудом приподнимавших головы, этот тост за Варшаву, покинутую в дикой панике персоналом госпиталя и в то же время не забытую армией «Лодзь», — все это было похоже на сон, хороший, укрепляющий сон, в который вскоре можно будет погрузиться. А пока надо еще немного порадоваться жизни, возвращающейся с каждой каплей пенящегося вина, с верой в завтрашний день…

Новицкая вышла вместе с Анной, чтобы напоить шампанским и других раненых в соседних палатах. И снова в седьмом корпусе послышался звук вылетающих пробок, стрелявших еще не во здравие, но уже и не за упокой. Стрелявших во имя жизни. Во имя трудной жизни в городе, который во второй раз сказал «Нет!», который радовался вести о приближающемся подкреплении и был готов принять его и бороться, сражаться за честь польского оружия до последней капли крови.

Через час возбужденные голоса ослабли, гомон начал затихать. В большую палату заглянул доктор Пенский, но ничего не сказал, только спросил у девушек, не заслужил ли и он глотка шампанского после сделанной впервые в жизни операции брюшной полости?

Шампанское ему поднесла Анна, и поскольку это была первая возможность задать вопрос, она задала целых два. Сидели вшестером — с медсестрой Адамец и операционной сестрой — в подсобке, где уехавшие оставили корзины, полные окровавленной ваты, марли и ампутированных конечностей.

— Тот первый, раненный в ногу… трудный был случай? — робко спросила Анна.

— Он сказал, что его фамилия — Корвин. Сын доктора Корвина? Передай свекру от меня привет, мы с ним дружили, когда учились. Нет, ничего опасного. Два пулевых ранения, кость не задета. Я сделал все, что мог.

Доктор выпил глоток за знакомство с невесткой давнего товарища и добавил:

— Еще потанцуешь с мужем в «Адрии». После войны.

Перед глазами у Анны, немного опьяневшей, поскольку она ничего не ела с самого утра, все замелькало, как тогда, под яркими звездочками на потолке ночного ресторана, когда она беспечно кружилась в ритме не только вальса, но и навязчивой мысли, что все переживаемое ею — нереально: «Батиньоль, Батиньоль, Батиньоль!» Будто Париж, однако нет, не Париж. Тоже жизнь, но… другая. Нереальным был и нынешний день. Польское правительство, обманутое союзниками, само обмануло жителей и покинуло столицу, рассчитывая, очевидно, что более успешно их защитит Варшавская Сирена. Но и Анна в свою очередь, разнося раненым шампанское и рассказывая о приближении армии Руммеля, тоже их обманывала, так как знала от Павла о разгроме