Молодых американцев перебросили за океан, чтобы они сражались с этими врагами, участвуя в растянувшемся на четыре года пароксизме самой бесчеловечной резни в истории Америки. Да, в Гражданской войне в 1860-х потери США составили шестьсот двадцать тысяч, что гораздо больше, чем потери страны во Второй мировой войне, однако женщин и детей Гражданская война практически не затронула, мужчины же как с той, так и с другой из сторон были и сами готовы в своем тупом благородстве поголовно лечь костьми в героических, но бестолковых битвах, в которые, как сказал один историк, их гнали «как свиней на убой»{409}. Во время самоубийственной атаки армии Союза на окопавшихся на высотах Мари конфедератов при Фредериксберге в 1862 году последние настолько впечатлились храбростью и мужеством неприятельских бойцов, что приветствовали их рукоплесканием и ликованием, – положив перед этим 8600 человек{410}. Первая мировая война велась так же бестолково: истреблялось «потерянное поколение» молодых мужчин Америки. Однако Вторая мировая война была хуже – то была война на уничтожение, при этом враг открыто и кровожадно избирал целью женщин и детей, многократно превосходя по территориальному охвату, масштабу разрушений и количеству пострадавших наши собственные авиабомбардировки гражданского населения. Здесь американские морские пехотинцы уже не собирались аплодировать самоубийственным банзай-атакам японцев. Им никогда не доводилось принимать участие в подобной войне – ни до, ни после.

Без сомнений, наши отцы и деды были «хорошими парнями» и воевали «на стороне добра». Вторую мировую войну называют последней «хорошей войной», и это не просто клише, так как тогда мы ясно понимали, насколько зол и отвратителен наш враг и каким поистине благородным делом является его уничтожение. Это не исторический миф. Но сегодня мы забываем, что Вторая мировая война была войной на уничтожение, в отличие от локальных войн, вызванных политикой «сдерживания», которые мы вели позже – в Корее, Вьетнаме, Персидском заливе, – и даже от войны с терроризмом.

Во Второй мировой войне наш враг был настолько злобным и мощным, что нас призывали не просто уничтожать его армии, а еще бомбить и сжигать чужие города вместе с мирными жителями, включая женщин и детей, пока их правительство не рухнет или не сдастся добровольно. Впоследствии же от того благородства и смелости, о которых нам говорят, не осталось и следа. В отличие от войн в Корее, Вьетнаме, Ираке и Афганистане, во время Второй мировой мы не давали никаких обещаний «принести демократию» во вражеские земли, а просто пытались максимально быстро ликвидировать как можно больше их солдат, пока они безоговорочно не сдадутся на милость победителя. И точка.

Оставив на месте Германии дымящиеся руины и сбросив две ядерные бомбы на Японию, в 1945 году мы одержали полную победу в той ужасной войне. Но когда после Второй мировой войны мы сразу же окунулись в атмосферу параноидального страха нового конфликта с Россией, у нас не было времени на сохранение мира, на то, чтобы перевести дух и подумать о настоящей природе войны, которая только завершилась, и о том, что она отняла у наших солдат. На родине мы приветствовали вернувшихся ветеранов парадами и награждали медалями как героев, которые совсем недавно сражались за демократию, что так и было; но мы ни разу не задались вопросом о том, что же именно поручили им сделать – а что, если вскоре им придется повторить все то же самое в новой войне, уже против СССР?

Нам говорили, что мы воевали так, как должны сражаться благородные рыцари-освободители. Но многие вернувшиеся с поля боя ветераны знали, что все происходило совсем иначе. Никакого благородства в этой бойне не было, и многие мужчины прибыли домой, испытывая после того, что видели и пережили, глубокую тревогу. В списках диагнозов значился лишь изнурительный военный невроз – никакого ПТСР (посттравматического стрессового расстройства, или синдрома «флешбэков»): о нем заговорили уже после Вьетнама. В 1945 году никто не говорил о безобразных сторонах войны на уничтожение. Бравурная пропаганда военного времени в духе патриотических агиток «За что мы сражаемся», «Незаменимых» и «Песков Иводзимы» не умолкала и после победы. Вернувшихся солдат похлопали по спине, наградили медалями, почествовали парадами, сообщили им, что свой долг они выполнили, сунули под нос Закон о правах военнослужащих, а потом отправили домой, в тягостную тишину, мириться со своей травмой и жить с ней один на один. Этим было даже не поделиться с родными и близкими. Никто не захотел бы слушать… По крайней мере, всю правду. Наши травмированные ветераны Второй мировой оказались запертыми в ловушке молчания, как доисторическое насекомое в капле янтаря, да так и законсервировались в роли «величайшего поколения, которое когда-либо порождало общество» (само это выражение впервые употребил в 1998 году журналист Том Брокау в книге под тем же названием – «Величайшее поколение»){411}.