Шрифт:
Закладка:
По вопросу о Думе даже в благочестивом «Рус[ском] богатстве» — раскол. Корол[енко] и Аннен[окий] — за Думу, Мякотин, Пешехонов — за бойкот.
А на Кавказе татары объявили «газават». Смотри, как бы в Крыму резать не стали.
В письме к кавказцам, которое они не успели напечатать, — я указывал, что усилия администрации края перебить татарами армян кончатся общим восстанием татар против России как таковой, — это так просто было предвидеть!
То же самое будет и с черной сотней — она набьет руку на головах «крамольников» и будет бить патриотов.
Противно все это.
Живу — трудно сказать как, ибо сам этого не замечаю. Время летит страшно быстро. Устал и с удовольствием поеду к вам.
А пока — лягу спать, ибо уже скоро 4 часа.
Жму руку.
330
С. Т. СЕМЕНОВУ
26 июля [8 августа] 1905, Куоккала.
Сергей Терентьевич!
Желание у Вас было доброе, но рассказ вышел плохой, ибо — в том, что Вы хотели осветить рассказом, — Вы сами, думается мне, недостаточно ясно разобрались.
«Культурный человек не может понять рабочего, — говорите Вы, — они — чужие друг другу и даже — враги».
Но это не вся правда. Вы много читали Толстого, но плохо знаете историю, как это видно. Вот Вы сами совершенно не понимаете этого «культурного» человека — можно ли Вас винить за то?
Нельзя, по справедливости. А Вы — вините. «Культурные» люди разные бывают, те тысячи людей, которые пошли в ссылку, в тюрьмы и на виселицы, — тоже были «культурные» люди, они пошли на смерть и муки за дело освобождения народа из цепей рабства духовного, они делали это великое дело бескорыстно, и о них мы с Вами не имеем права забывать, ибо добро забывают только тупые люди, животные.
Плохой рассказ написали Вы, он способен только вражду вызвать в людях к «образованным», а об этом так много и успешно заботится полиция, что литература может и не делать этого.
Я бы советовал Вам сжечь рукопись, — вот мое отношение к рассказу.
Посылаю его Вам бандеролью.
331
Н. С. КАНЕГИССЕРУ
Между 8 и 15 [21 и 28] августа 1905, Москва.
Дорогой Николай Самойлович!
Мы — в Москве и пробудем в ней, вероятно, числа до 17-го, ибо — такая уйма всяческого дела накопилась — ужас!
Участвовать в спектакле не можем, — да Вы с ним, кажется, опоздали?
В пользу путиловцев мы оба уже читали в Териоках и дали им более 2000 р.
Здоровы оба, и оба кланяемся всем добрым знакомым. Здесь — серо и скучно, но настроение — хорошее.
Жму руку.
Ник. Сам.!
Обременю Вас просьбой: помните моего протеже, рабочего Михаила Сивачева — ревматика, для которого Вы устраивали дешевые ванны? Будьте добры спросить его — получил ли он деньги от меня, 50 р.? Если нет — дайте ему эту сумму, очень прошу! Я потерял его адрес и не знаю — послал ему деньги или нет? Забыл!
332
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
8 или 9 [21 или 22] августа 1905, Москва.
Дорогой друг —
будьте добры, вклейте в пьесу следующую поправку на странице 47-й во втором акте, где Протасов и Вагин выходят из комнаты и Протасов говорит:
«Человек все еще не умеет использовать энергию, рассеянную в природе».
Эту фразу — вон.
А на ее место нужно приклеить вот это:
Протасов (Вагину). Понимаешь — когда волокно химически обработанного дерева можно будет прясть — тогда мы с тобой будем носить дубовые жилеты, березовые сюртуки…
Вагин. Брось ты свои деревянные фантазии… Скучно!
Протасов. Эх, ты… ты сам скучный… Лиза, налей мне чаю!
Прилагаемый листок будьте любезны передать Ивану Павловичу, если он не уехал.
Всего доброго, и очень желаю Вам отдохнуть. Крепко жму руку. Горячо люблю Вас.
Вчера в Питер уехал Федор. Он в очень угнетенном состоянии духа — помогите ему, если можно и охота есть, — разобраться в недоумениях. И, кстати, напомните, чтоб он передал Вам денег для меня.
Маруся кланяется. Ушла искать квартиру. Она будет играть Лизу, Елену — Германова, Книппер — Меланью, Фиму — жена Качалова, Лушу — Лилина, Протасова — Станиславский, Чепурного — Качалов, Вагина — Леонидов, Назара — Москвин или Шадрин, Мишу — он же или Лось и т. д.
Недурно. Лучше — не выходит.
333
Е. П. ПЕШКОВОЙ
9 [22] августа 1905, Москва.
Вчера прочитал и отдал Художественному] театру пьесу. Дня через три поеду, вероятно, в Тавасгуст. Пишу лишь для того, чтобы знала — жив и здоров, а вообще писать до безумия некогда!
«Конституция» — это мелкое жульничество бездарных людей — не производит ни здесь, ни в Питере никакого, сколько-нибудь определенного, впечатления. Масса, в большинстве — ничего не понимает, некоторые говорят: «Ишь, как господа-то приуныли, когда народу права даны!» Но говоря так — сами радости не обнаруживают. И вообще — нет ни радости, ни разочарования. Это странно, но это так, и это совершенно определенно подчеркивает ничтожность события.
В Аквариуме у Омона 6-го вечером хулиганы и проститутки, изображая патриотический восторг, пели «Боже царя храни». Увы, самодержавие!
Крестьянский съезд прошел великолепно. Нечто неожиданное и оглушительное по результатам, впечатление — поразительной силы, полупроснувшегося сознания, сразу же ставшего на верный путь.
Да, Россия просыпается, — вот факт, значение которого сейчас нельзя учесть ни одному пророку.
Пиши на «Знание», я скоро буду там. Дело мое все в том же неопределенном положении. Грузенберг в Берлине […]
Пятницкий очень устал и нездоров.
Жму руку. Целую ребят. Милому Максиму пришлю кучу открыток смешных, чтобы он писал мне письма, а что прислать Кате?
Приеду — не знаю еще когда, в конце сентября, в начале октября.
334
В. А. СЕРОВУ
До сентября 1905, Москва.
Уважаемый
Валентин Александрович!
Извините, что, будучи почти незнаком с Вами, обращаюсь к Вам с докукой. Про этого мальчика говорят, что у него-де огромные способности к скульптуре. Он хотел бы поступить в Вашу
