– Моя муза не должна задохнуться в густой мгле обыденности. – Д’Аннунцио смотрит на Элеонору, поднимает в ее сторону бокал. – И потому я отказался от бесчисленных ежедневных мелочей и предпочитаю жить вне их, без сетей и ловушек, в которые обычное общество, как наше с вами, затягивает личность. Для меня свобода священна и ценна одинаково как для мужчины, так и для женщины.

Дузе качает головой, кладет вилку на стол.

– Но это означает уклониться от всякого обязательства, возникающего из отношений. Другими словами, это отказ брать на себя моральную ответственность за собственный выбор.

– Напротив, почитать личную свободу как высшую ценность – значит принимать всю ответственность, которая вытекает из выбора. – Поэт указывает в сторону директора «Комеди Франсез». – Месье Кларети сможет точно подтвердить, что во Франции благодаря разрешению на развод брачные узы перестали быть вечной пыткой… Не есть ли это проявление восхитительной независимости мысли!

Кларети кивает, вытирает губы салфеткой.

– Я далек от того, чтобы отрицать важность брака, – говорит он ровным тоном. – И тем не менее считаю, что артисты должны избегать постоянных привязанностей. Искусство требует свободы еще и потому, что часто приводит к внутренним переменам, которые могут причинить страдания ближнему.

– Парадоксально, но театр снимает маску лицемерия с человеческих взаимоотношений, – вмешивается в разговор Дзаккони. – Словами поэта ты можешь позволить себе говорить все – и тут же себя опровергнуть.

– Полноте, не будем преувеличивать! Брак – основа добродетельного общества. У каждого своя роль, воспитываются дети, обозначена граница между дозволенным и недозволенным. Отрицать значение брака – чистое сумасбродство, – резким тоном говорит Иньяцио, не спуская глаз с Франки.

Она удивленно вскидывает брови:

– В самом деле? – Она ставит бокал на стол, поглаживает его ножку. – По-моему, за нас говорят наши поступки, а не слова или заявления. Это вопрос достоинства, самоуважения и порядочности, потому что часто форма и сущность совпадают. Вы, синьор Дзаккони, называете это лицемерием, но я предпочитаю считать это истинным уважением к другому, начиная с собственной семьи и имени, которое носишь.

Элеонора Дузе внимательно смотрит на Франку. Затем ее губы медленно складываются в улыбку. Она поднимает бокал в ее сторону:

– Как с вами не согласиться, донна Франка?

Франка вспомнит тот вечер и те слова через несколько лет, в темном зале синематографа, глядя на пожилую женщину, хрупкую и волевую, играющую роль матери, которая находит взрослого, брошенного когда-то сына. В глубоких морщинах, в седых волосах она будет напрасно искать ту Дузе, которую знала и которой восхищалась. И задумается, не превратилась ли в итоге ее душа вместе с телом в пепел, по названию того фильма?

Потому что от судьбы не уйти даже самым стойким и умным женщинам. Франка это хорошо знала.

* * *

Зима, которая встречала наступление нового века, в Палермо выдалась мягкой. И город, названный журналистом «Коррьере делла сера» «самым красивым в Италии», празднует это, выставив себя на всеобщее обозрение, обнажая наконец свою помпезную сущность. Виллы и небольшие палаццо с изящными коваными оградами и ухоженными садами вырастают на месте Национальной выставки 1891 года, тихие улочки расходятся от новой, широкой виа Либерта, напоминающей один из парижских бульваров. Именно с французской столицы берет пример Палермо, это заметно по разрисованным стеклянным вывескам магазинов, брошам и кольцам в стиле «Картье», выставленным в ювелирных лавках, по модным ателье, вдохновленным журналами La Mode Illustrée или Mode Parisienne[22], или же, что очевидно, по растущему количеству варьете, наполненных светом и зеркалами, с большими барными стойками из цинка и бархатными креслами вокруг столиков. Рядом со старинной кондитерской Гули, конфетной лавкой «Кавалер Бруно» или кафе «Сицилия», где мужчины обсуждают политику и дела, открываются чайные салоны для женщин: залы, разрисованные цветами и декорированные мебелью в восточном или арабском стиле, где синьоры могут выпить чаю или насладиться гранитой с сиропом или щербетом, не беспокоясь, что им будут досаждать светские хлыщи. Театр Массимо наконец достроен, но до сих пор закрыт; он все еще считается третьим по величине театром в Европе после Парижской и Венской оперы, а палермитанцы пока могут развлекаться и вести светскую жизнь в купальнях, возникающих повсюду в Акуасанте, Саммуццо, Аренелле.

И как раз на полпути между Палермо и Аренеллой, где находятся «Четыре пика» – семья Флорио посещает ее довольно редко, – расположена вилла, принадлежавшая когда-то семье Домвилл, особняк в неоготическом стиле, который Иньяцио купил и полностью перестроил. Он переименовал ее в «Виллу Иджеа» и намеревается сделать из нее самый модный санаторий в Европе – комплекс зданий с просторными, открытыми помещениями, залитыми солнечным светом, с комнатами, выходящими в сад, и, соответственно, на море. Позади здания возвышается гора Пеллегрино, откуда веет запахом земли, руты и душицы. Здесь повсюду разнообразные краски и ароматы – необычные и тонизирующие.

– And this is the terrace: 3000 square meters… Almost 32 300 square feet[23], – объясняет Иньяцио. – Сейчас зима, и тем не менее температура на улице очень приятная, и бальзамический воздух полезен для лечения болезней легких и бронхов.

Иньяцио следит за реакцией своих гостей, стоя перед огромной террасой и великолепным заливом Палермо, освещенным январским солнцем. Мужчины кивают, обсуждают что-то между собой приглушенными голосами, но пребывают в нерешительности. И все же он гордится своим приобретением, и он потратил значительную сумму, чтобы привезти этих одиннадцать английских докторов на Сицилию на церемонию торжественного открытия виллы. Разве могут они не оценить прекрасных перспектив?

– Вероятно, вы заметили, что полы покрыты натуральным линолеумом. Здание отапливается небольшими каминами и печами, облицованными майоликой. Особое внимание уделено противопожарной защите…

– С позволения дона Иньяцио, хотел бы добавить, что флигели для обеззараживания и прачечные, а также лаборатории расположены на значительном расстоянии от главного здания, чтобы не мешать комфортному проживанию пациентов и обеспечить наилучший лечебный эффект.

Эти слова произнес худощавый мужчина с глазами черного цвета и большими седыми усами – Винченцо Червелло, профессор медицины и фармакологии университета Палермо, в будущем главный врач «Виллы Иджеа», где он применит свой инновационный метод лечения легочных больных: будет держать пациентов по два-три часа в день в комнате под парами формальдегида с хлоралгидратом и йодоформом. Лечение столь же новаторское, сколь и спорное: прибывшая группа английских медиков слушала его объяснения с очевидным удивлением и несколько раз задавала провокационные вопросы. Однако Червелло всякий раз весьма успешно защищал эффективность своего метода.

– Обустройство комнат, как вы видели, мы продумали до мелочей, чтобы постояльцам было у нас удобно и уютно, – заканчивает Иньяцио. – А сейчас, господа, у вас есть несколько свободных часов. Если желаете посетить город, в вашем распоряжении экипажи. Я буду