Когда ткань больше не могла держать её на плаву, Эдала погрузилась в зелёную пучину моря. Я не знала, почудилось мне это или нет, но мне показалось, что её губы слегка приподнялись в улыбке.

Когда я уже больше не могла её видеть, я подошла к пламени, испугавшись, что оно может исчезнуть вместе со своим создателем. Я подумала о тех словах, которые хотела сказать Касыму. Я хотела прошептать в сосуд, что всё могло бы быть иначе. Что он мог выбрать радость вместо зависти, удовлетворение вместо гордости. Но он во многом был точно так же сломлен, как и Сабра. Он сделал неправильный выбор, а я была не вправе наказывать его в последний час.

— Отправляйся к богине, — прошептала я, после чего бросила коробку в пламя.

Она громко звякнула о медный таз.

Ничего не произошло. Неужели Эдала ошиблась?

Но затем я увидела, как края сосуда погнулись, вырезанные узоры начали плавиться, а острые углы сглаживаться. А затем коробка схлопнулась и засияла оранжевым пламенем, точно расплавленный металл, который начал проникать сквозь деревянные щепки, а пламя стало подниматься всё выше и выше.

Во время смерти Касыма я ожидала какого-нибудь крика, чего-то драматичного и ужасного, когда проводника Мазиры отрезали от неё. Но не было никакого эпичного финала, никакого сигнала о том, что все закончилось.

Огонь погас, а металл полностью расплавился. Когда пламя потухло, и остались только дым и обугленное дерево с вкраплениями серебра, я протянула руку к тазу. Он был холодным, несмотря на то, что пламя погасло только что. Я высыпала содержимое таза в воду, и волны моря отнесли его обратно к Мазире.

Тамам лишь мельком взглянул на пепел и серебро, когда они покрыли поверхность воды, после чего снова поглядел туда, где исчезла Эдала.

Я оставила его наблюдать за волнами, которые забрали его любимую, и вернулась в город.

Идя по причалу, я задумалась о том, что столько жизней могли прерваться без особого шума. Никаких барабанов или взрывающихся огненных рисунков. Только шепот ветра и треск пламени. Никто не узнал об этом, кроме свидетелей. Неужели жизни двух таких масштабных людей могли так тихо завершиться?

***

Когда я начала подниматься по дворцовой лестнице, ко мне подбежал стражник.

— Король ждёт тебя в тронном зале.

Тёмные капли дождя начали падать на его плечи.

Войдя в зал, я остановилась. Почти сотня людей собрались перед Саалимом, сидящим на троне.

Сначала я не расслышала его речь. Я не могла думать ни о чём, кроме того, что он был в целости и сохранности и сидел передо мной. Я хотела подбежать и вцепиться в него. Заставить его пообещать мне, что мы никогда не расстанемся.

Но его слова медленно проникли мне в голову. Не называя имени, он рассказал о Касыме — о том, как он выглядел, и что мог сделать. Он советовал не приближаться к нему и сообщить стражникам, если кто-нибудь его увидит. А затем он описал Эдалу и назвал её имя. Она была другом, и к ней можно было обращаться за помощью.

Он не подозревал о произошедшем. Обойдя зал, я попыталась привлечь его внимание. Наконец, он заметил меня.

Его речь на мгновение прервалась — никто этого не заметил — а плечи слегка расслабились. А затем он сказал:

— Если у вас есть вопросы, Нассар ответит на них.

Не обращая внимания на недоумение, которое вызвали его последние слова, он отошёл в сторону и пошёл по коридору мимо большого количества стражников. Я последовала за ним в атриум мимо солдат и слуг.

Саалим протиснулся сквозь толпу людей и оказался передо мной.

— Саалим! — закричала я и побежала к нему, не обращая внимания на людей.

Прощание Тамама с Эдалой запечатлелось в моей памяти. И напомнило мне о том, как я потеряла Саалима навсегда.

Саалим был удивлён, когда увидел в какой спешке я побежала к нему, а когда увидел моё лицо, застыл на месте.

— Что случилось?

Я покачала головой.

— Не здесь.

— Одну секунду, — сказал Саалим следовавшим за ним слугам и повёл меня в пустое помещение, примыкающее к атриуму.

Он потянул меня под каменную балконную арку и остановился прежде, чем мы успели бы оказаться под дождём.

— Где Эдала? Касым? — быстро спросил он.

Я уставилась на город, который накрыл дождь. Я смогла разглядеть море и причалы, исчезающие в дымке. Прищурившись, я попыталась разглядеть Тамама, но ничего не увидела.

— Расскажи мне, Эмель, — попросил Саалим.

Настойчивость в его голосе выдала то, что он начал понимать и бояться.

— Касым мёртв, — сказала я.

— Как?

Я рассказала ему. Как мы с Эдалой перенеслись сюда, чтобы добраться до сосуда раньше Захары, как Эдала стала его хозяином, как он не сгорел в первый раз. Я говорила и говорила, рассказывая ему больше, чем было нужно. Я была готова рассказать ему всё, что угодно, лишь бы не говорить ему о том, как мы смогли убить Касыма.

— Эмель, — сказал Саалим, словно понимая мою скорбь. — Мне жаль, что тебе пришлось всё это увидеть.

Он сказал это твёрдо, словно изо всех сил боролся со своей печалью.

Я опустила глаза в пол. Он решил, что я грущу из-за того, что его брат умер.

Ох, Саалим.

Он продолжил говорить:

— Другого выбора не было. Касыма погубил его собственный гнев.

Гнев, который распалила знахарка.

— Где Захара? — спросила я.

Он слегка улыбнулся, и его глаза засияли, как надетая на нём корона.

— Мы нашли её по пути сюда. Она сейчас в тюрьме.

— Что ты с ней сделаешь?

— Я хотел посоветоваться с тобой.

— А-а.

Какое наказание могло быть самым подходящим для женщины, которая уничтожила семью Саалима и стала причиной смерти стольких людей? Смерть или заточение, изгнание или изоляция? Такое серьёзное решение не должно было основываться на моём мнении.

Неожиданно Саалим вспомнил:

— А где Эдала?

Я раскрыла рот, но не могла вымолвить ни слова. Я начала проклинать Эдалу за то, что она заставила меня это сделать и за то, что ей не хватило смелости сказать об этом ему в лицо. Найдя её письмо, я передала ему его дрожащей рукой.

Тени на его лице стали ещё темнее, когда он взял письмо. Пергамент смялся в его руке. Он даже не стал его открывать.

— Проклятье! — вскричал он надрывно. — Проклятье! — снова повторил он и начал ходить туда-сюда.

Он резко втянул ртом воздух, затем издал сдавленный крик и бросил письмо на пол.

Спустя несколько долгих мгновений, он твердо