Из Петербурга полк был увезен эшелонами, которые отошли 31 июля, 1 и 2 августа. Со вторым эшелоном отбыл и Ванечка со штабом. Теперь несколько слов об этом штабе. Грандиозные штабы были старой язвой и традицией российской армии. Такой же неестественно распухший штаб был и наш полковой. Полк выступил на войну, имея в строю по списку 63 офицера. При штабе состояли нижеследующие нестроевые: начальник хозяйственной части, начальник обоза 2-го разряда, пять докторов, полковой священник, капельмейстер, заведующий оружием и полковой казначей. Засим шли чины строевые: помощник командира полка, полковой адъютант, его помощник, начальник команды связи, его помощник, начальник команды конных разведчиков (полковая кавалерия, как показал опыт, часть совершенно бесполезная) и начальник пулеметной команды. В полку было четыре пулеметных взвода, по одному на батальон, каждый взвод с офицером. Пятый офицер, начальник команды, исполняя должность пятого колеса или пятой ноги, сидел при штабе и на законном основании ничего не делал. За начальником пулеметной команды шел начальник обоза 1-го разряда, несший обязанности и хозяина собрания. Этот молодой офицер, подпоручик К-ов, о котором позднее придется поговорить подробно, по собственному желанию превратился в метрдотеля командира полка. Кроме перечисленных лиц, при полковом штабе, неофициально, но постоянно состояли еще два или три офицера, с функциями уже более или менее фантастическими, вроде полкового историографа и даже полкового поэта.

Как очень метко писал потом один из боевых наших офицеров, – таких, к счастью, было огромное большинство, – «наш штаб при Эттере превратился в резерв офицеров, по признаку личных отношений…». Но «резерв» подразумевает расходование по мере надобности. Тут же никакого расходования не наблюдалось. Все в штабе сидели прочно, и случаев перехода из штаба в строй я не припомню.

6 августа полк прибыл в крепость Новогеоргиевск. По мобилизационному плану гвардия должна была идти в Восточную Пруссию, но вследствие разгрома 2-й армии генерала Самсонова мы были взяты в «активно-операционный резерв» Верховного главнокомандующего и походным порядком были отправлены к Варшаве. Очень длинный и тяжелый переход от Новогеоргиевска до Бабице. Люди еще сырые и совершенно не втянутые. Передаю слово участнику этого перехода, младшему офицеру 3-го батальона:

«Идем почти без привалов всю ночь. В батальоне все офицерские лошади отосланы за строй. Офицеры во главе с командиром батальона все спешились, чтобы, предвидя тяжелый поход, подавать пример солдатам. Чем ближе к утру, тем полк все более ускоряет шаг. Идем шагом „берсальери“, так как полк равняется по лошади командира полка, делая, должно быть, верст шесть в час. Одна из коротких остановок после пройденных одним духом 9—10 верст. Судя по солнцу, часов 8 утра. Команда: „Стой, равняйсь, составь, разойтись!“ Картина классическая. Все поле по обе стороны дороги усеяно „орлами“.

Подлетает командир полка и громким голосом, рассчитанным на то, чтобы весь батальон слышал, начинает разносить стоящего посреди шоссе полковника Зыкова за то, что тот осмелился разрешить солдатам отправлять свои надобности прямо в поле, вместо того, чтобы предварительно рыть отхожие ровики. Мы все так и опешили. Это при 42-верстном-то переходе!»

28 августа. Из записок другого офицера:

«Подходим к деревне Карпювка. Идем спокойно в походной колонне. Вдруг неожиданно над нами разрываются две шрапнели, затем еще и еще… Роты сворачивают с дороги для перехода в строй повзводно, а затем для размыкания рядов. В это время видим, как командир полка и весь штаб, то есть человек 12 офицеров не менее, а за ними всевозможные ординарцы и вся команда конных разведчиков, полковая кавалерия, галопом проносятся в тыл, назад. Нельзя сказать, чтобы эта картина произвела хорошее впечатление и на офицеров, и на солдат. Всякий понимал, что не место штабу полка, да еще столь многочисленному, в передовой линии, на линии огня, но каждый чувствовал, что достоинство требовало от командира отходить шагом, с короткими остановками для напутственных слов людям, идущим в бой. Уже не говорю о том, что не отскачи по ошибке на несколько верст в тыл командир полка, он мог бы понять, что перед нами было шуточное артиллерийское прикрытие отхода, и не ушел бы от нас столь безболезненно из-под самого нашего носа штаб австрийской армии».

В окопах Эттер почти никогда не показывался, но помню раз в апреле 1915 года под Ломжей он явился на мой участок, проходивший по совершенно разбитой деревне Комарово. От всей деревни остались только кое-где торчавшие печные трубы. Помню, явился он вечером после ужина и, по обыкновению, с большой свитой. Участок был беспокойный. Немецкие линии от наших – шагов двести. Вместо того чтобы прийти одному с адъютантом, прийти незаметно, всех обойти, поговорить с людьми – одним словом, своим визитом принести пользу, вся компания ввалилась к нам так неумело, что немцы их сразу же заметили и открыли жесточайшую артиллерийскую стрельбу, продолжавшуюся минут двадцать. Все эти двадцать минут визитеры стояли, прижавшись носами к брустверу, а затем, уже с большой осторожностью, и на этот раз поодиночке, отправились домой в тыл.

24 августа. Кщеновский лес. Записано со слов командира 5-й роты капитана Николая Тавилдарова:

«В лесу идти было довольно погано. Помимо шрапнели он насквозь простреливался и ружейным огнем. Подлецы-австрияки били сплошь разрывными пулями, которые щелкали по деревьям и, разрываясь в мелкие кусочки, давали в сумерках синие огоньки. Когда я накануне спросил у пленного офицера, почему они нарушают постановление Гаагской конференции и стреляют разрывными пулями, он сначала стал клясться и божиться, что они этого не делают, но потом признался, что они употребляют их „в самом ограниченном количестве и исключительно для пристрелки“. Врал, подлец. Какая уж тут пристрелка в лесу… Да и мы сами у пленных и убитых находили целые подсумки разрывных. Их можно было узнать по синим ободкам на нуле. Так вот, эти подлые синие огоньки каждую секунду вспыхивали то здесь, то там. Я инстинктивно жался ближе к деревьям. Слева от нас шла 6-я рота. Веселаго увидел меня, подошел поближе, поправил пенсне и с плутоватой улыбкой кинул:

– Николай, ты очень тонкие деревья выбираешь… Ты норови потолще…

Я со всего размаху послал его к черту. Наблюдавшие эту сцену окружающие чины, кажется, искренно веселились. Выйдя из лесу, мы почти сразу же залегли и начали перебежки. Вдруг видим, позади и справа от нас показывается пешая группа человек в шесть. Эттер, С-б, П-ов и два ординарца. Ванечка почему-то в расстегнутом пальто на красной подкладке. Красные полы развеваются по ветру. Остановился около меня и спросил, где батальонный командир. Вешняков шел при 6-й роте. Мне пришлось