Анна Стина несет Карла, а Майю доверила Карделю. Он бы и растаял от оказанного доверия, но ему страшно, как давно уже не было.

— А если я поскользнусь? Уроню?

— А ты как вообще-то? Выйдешь из дома — и сразу бряк? С чего бы тебе поскользнуться?

Кардель устроил малышку на локте правой руке и выставил перед ней деревянный протез — шлагбаум от окружающего мира. Майя повертелась немного на локте и тут же успокоилась. Кто поймет детскую память? Должно быть, вспомнила их первую встречу в землянке, вспомнила огромную, пахнущую потом, кровью и стокгольмской ночью тушу. Кардель никогда не предполагал, что будет так бояться этого краткого полевого суда. Он и представить не мог, какое облегчение и удовлетворение принесет ему вынесенный крошечным существом молчаливый оправдательный приговор. Тогда, в землянке, — да, конечно… но тогда они скорее всего просто смирились с его присутствием, тогда рядом не было мамы. А когда перешли мост, его поразила еще одна мысль — поразила настолько, что он замедлил шаг и чуть не остановился. Анна Стина обернулась с вопросительной гримасой.

— Ничего, ничего… все в порядке, — поспешил заверить Кардель.

— Я же вижу — что-то не так. Скажи.

— Рука… Я ее не чувствую.

Она улыбнулась и устроила показательную демонстрацию: передвинула Карла на локте.

— Поменяй положение.

Не поняла. Он-то имел в виду совсем другое. Кардель не стал ее поправлять, но Майя посмотрела на него, протянула ручонку, погладила отросшую щетину, засохшие кровяные корки и весело засмеялась, словно кто-то тронул струны небесной арфы. Неужели она, эта крошка, поняла, что он имел в виду? И ее насмешила непонятливость матери?

В голубом небе плывут высокие перистые облака. Довольно холодно, но солнце, с каждым днем все заметнее устающее от обязательного дневного маршрута, все же немного пригревает, когда дает себе труд выглянуть из просвета. У каждого поворота Кардель кивком головы указывает правильный путь, и вскоре открылся вид на Хорнсбергет.

У Анны Стины с каждым шагом все больше округляются глаза. В саду идет сбор урожая. Дети в теплых шерстяных куртках с хохотом забираются на деревья по приставленным лестницам, другие мечутся внизу, ловят сброшенные розовощекие яблоки и складывают их в корзины. Он-то понял еще тогда, но теперь понятно и ей: это совсем другие дети. Это место словно защищено непреодолимой преградой от гнилостного дыхания города.

— Как это возможно?

— Дареному коню в зубы не смотрят.

— Во что тебе это обошлось?

Рано радовался. Культю прошила молния острой боли. Почти такой же, как когда он впечатал деревянный кулак в каменную стену в дюйме от бледного, искаженного страхом и залитого слезами лица Эмиля Винге. По сомнений в правильности принятого решения у него не возникало ни на секунду.

— Я же никогда не смогу выплатить этот долг…

— Мне? Ничего ты мне не должна, — буркнул Кардель и нахмурился.

Девчушку по имени Клара Фина и мальчика Иоакима он узнал издалека. И они его узнали, весело помахали ему, убежали и тут же вернулись в сопровождении лысого Рюдстедта. Тот начал улыбаться еще на крыльце.

— Майя и Карл, если мне не изменяет память? Вас ждут! Дети, поздоровайтесь с вашей сестричкой и с вашим братиком.

Иоаким поклонился, Клара Фина сделала книксен, изящно придержав подол платьица. Рюдстедт, в свою очередь, отвесил Анне Стине глубокий поклон.

— Добро пожаловать в Хорнсбергет, госпожа. Колыбельки для ваших близнецов уже приготовлены и застелены.

Они поднялись по лестнице. Оказывается, для самых маленьких выделена отдельная спальня. Чистый воздух, ни намека на отвратительную кислую вонь в Детском приюте. Чисто и просторно. Как это может быть?

Рюдстедт словно прочитал ее мысли.

— Дети постарше прибираются, метут и моют полы через день. Не дай Бог найдут вошь или какого-то другого паразита, мы таких детей тут же переводим в специальное помещение, тщательно вычесываем. Остальных выводим на прогулку, а помещение окуриваем особыми колониальными травами… А это Грета, одна из наших кормилиц, — Он показал на полную молодую женщину с веселыми ямочками на щеках. Та поклонилась Анне Стине и ласково улыбнулась.

— Госпожа… надеюсь, вы мне покажете предпочтения ваших очаровательных крошек?

Рюсдстедт положил руку на плечо Карделю и многозначительно подмигнул — пусть женщины обсудят свои женские дела.

Они спустились с крыльца. Рюдстедт с необыкновенной быстротой намотал на шею шарф.

— Мне надо в сад. Урожай в этом году — выше всяких похвал. Не припомню такого.

Кардель сел на ступеньку — внезапно он остался один. Закрыл глаза и поднял голову, наслаждаясь последними ласками осеннего солнца.

Кормилица Грета стянула блузу и обнажила грудь. Анна Стина инстинктивно отвернулась.

— Госпоже нет надобности миндальничать. Покажите-ка лучше, как им по нраву. Как вы их кладете.

Анна Стина приложила Майю к левой груди кормилицы, Карла — к правой, как она сама их кормила и как они наверняка привыкли. Но детишки сразу почувствовали: что-то не то. И задрыгали ножками. Первым заплакал Карл. Сначала тихо и горько, потом все громче и громче, на глазах показались слезы — в углу каждого глаза по слезинке. Майя тоже не заставила себя ждать. Грета попыталась их успокоить — но куда там! Они рыдали все громче.

Кормилица подняла глаза к потолку, подумала и решительно переложила детей: Карла налево, Майю направо.

Анна Стина оцепенела. Дети мгновенно успокоились и заулыбались. Засмеялась и Грета.

— Странно… У вас так, а у меня вот этак. У меня-то им наоборот охота: этот слева, эта справа. Поди пойми почему.

Дети время от времени перестают сосать, оглядываются на мать и хнычут. Новое место. А может, и вкус молока отличается от привычного. Анна Стина прекрасно знала, чего им не хватает. Положила Карлу руку на животик и сунула тряпичную куклу с неосвященной могилы. А Майю погладила по темечку. Оба мгновенно успокоились и начали задремывать. Карл, как всегда, отыскал большой палец матери, сжал в кулачке, и она почувствовала легкое, быстрое и ритмичное биение его сердца. Осторожно, чтобы не разбудить, высвободила палец и подсунула палец Греты. Мальчик уже спал и подмены не заметил.