– Ты пришёл за моей жизнью, а я вручила её тебе и понадеялась, что ты будешь беречь. Прости, – на пухлых губах играла смущённая улыбка. – Но когда ты теряешь себя, то невольно пытаешься найти во всех вокруг.

Кажется, это было оно. Кажется, так признавались в любви. По крайней мере, это было похоже на то и невыносимо неправильно.

Но Велга больше не смотрела на Войчеха. Она отвернулась к реке, и теперь он мог видеть только, как шевелились её губы и кудри слегка развевались на ветру, касаясь щеки. Она не переставала улыбаться, но в улыбке той сквозила грусть.

– С тех пор как ты пришёл в мою жизнь, я себя потеряла. И пыталась найти во всех, кого встречала. И в тебе тоже, – она бросила на него короткий задумчивый взгляд. – Но я ошибалась. Мне нужно было искать саму себя.

– Нашла?

Всё же это оказалось признанием, пусть и в собственной ошибке. И от этого стало… горько. Войчех отвернулся, не желая на неё смотреть. Он должен был убить её, а не желать признаний. Они были ему не нужны.

– Я хочу предложить тебе заключить договор, – её голос вдруг переменился.

Удивительная, безрассудная, отчаянная храбрость. И какая же глупость.

– Ты – мой договор.

– И я хочу, чтобы ты отменил его. Я хочу заключить договор с Мораной.

Белый невольно усмехнулся.

– Ты? – переспросил он насмешливо. – С Мореной?

Вряд ли она могла разглядеть лицо Войчеха так же хорошо, как он видел её, но посмотрела строго, поджав губы.

– Сюда идут люди князя Матеуша. Их куда больше, чем вас. Тебе не спастись. И он будет преследовать Воронов, если я погибну, пока никого не останется. Я рассказала ему обо всём: о вашей матушке, о Граче, о тебе. Он знает, как вы выглядите. Знает, как работаете…

– Он и так знал, – пожал плечами Войчех.

– Что?

Яблоня позади заскрипела, и звук тот походил на старческий смех.

– Матеуш Белозерский вырос здесь, на Трёх Холмах. Думаешь, он не знал о нас? Я видел его не раз. Он приезжал прямо сюда, к матушке, она помогала ему с его… – он махнул рукой себе за плечо. – Этот твой князь смертельно проклят и жив до сих пор только благодаря заклятиям.

– В Старгороде при нём была чародейка…

– Ага. Сюда ездить далековато.

Некоторое время Велга молчала, кусая губы, а Войчех наблюдал за ней. Левое запястье скрутило, обожгло. Он прикусил изнутри щёку, сдерживая стон, и неожиданно понял, как сильно надеялся, что эта ночь, этот разговор не закончатся. Потому что, когда это случится, ему придётся исполнить договор.

– Где ты была? – вместо всего остального спросил он.

Потому что устал. Потому что эта ночь в самом разгаре лета была и без того слишком короткой, и Войчех уже чуял приближение рассвета. Даже не оборачиваясь, он мог сказать наверняка, что небо над перелеском уже посветлело.

– В монастыре.

– Собралась уйти в монахини? Тебе не пойдёт чёрный. И такие волосы покрывать не стоит.

– Когда я выйду замуж, волосы всё равно придётся покрыть.

– Значит, не выходи.

Она вдруг захихикала, и звук этот прозвучал немыслимо чуждо в летней ночи под мёртвой яблоней.

– Между прочим я уже замужем за… ох, леший пойми, за кем. Я выходила замуж за одного, но клятвы давала другому. А теперь пообещалась третьему.

– Не исполняй их. Эти клятвы. Никому.

Все клятвы, что давал Войчех, он уже нарушил. И все – ради Велги.

– А ты? – на губах её играла лукавая лисья улыбка. Даже в сумраке ночи, где всё вокруг было серым, Велга горела тёплым ярким пламенем. – Нарушишь свои клятвы?

В ответ Войчех потянулся вперёд. Она была тёплой, манкой, желанной, такой живой. И рядом с ней он тоже казался себе живым, настоящим, стоящим…

От неё пахло дурманяще сладко: цветами и кровью.

Он должен был желать её. Её смерти, не тела. Её криков, не поцелуев.

Но Войчех не имел права желать чего-либо для себя. Он жил ради госпожи. Ради матушки. Ради тех, кто подарил ему жизнь.

Но как хотелось чего-то для себя. Кого-то для себя. Её губ, рук. Её всю – целиком.

– Ты больше никогда ко мне не притронешься.

Ночь прошла.

Велга смотрела ему прямо в глаза. Её, серые, с зелёными колдовскими крапинками, горели незнакомым огнём.

– Скоро здесь будет Матеуш Белозерский, – прошептала она. – Я поклялась стать его женой. Я велела ему убить всех вас.

Она улыбалась. Криво, чуждо, неправильно. Так, как не должна была улыбаться.

– Ты врёшь.

– Зачем мне врать? У вас мой брат. Он ещё жив? Даже если нет, у тебя договор на мою жизнь. А я хочу жить, Войчех. И я готова разменять свою жизнь на твою.

Белый отстранился, взглянул на неё трезво, стряхивая морок страсти. Нет, она не врала. Быть может, всё время до этого врала. Но не теперь.

– Что ты хочешь?

– Договор. Твой обменять на свой.

– Это невозможно.

– А если ты, и твоя матушка, и все Воронята умрут… это станет возможно?

– Прежде чем твой князь до меня доберётся, я убью тебя.

– Тогда вам тем более не будет покоя. Ты на Трёх Холмах, Войчех. На том берегу Модры, – она посмотрела на реку, темневшую за туманом, – Тихая стража, которая охотится на таких, как ты. На этом берегу до самой Вышни власть Матеуша Белозерского. У него люди, деньги и жгучее желание отомстить за свою невесту… за меня.

Невесту…

Она поднялась, отряхнула одежду от травы, поправила растрепавшиеся волосы. Щенок, зевая, тоже встал.

– Так что ты решил? Жертву я уже принесла. Заклятие прочитала.

Когда она изменилась? Или…

– Что с тобой случилось?

– Ты. И ещё мой дорогой князь Белозерский. И мой первый жених и его сват. Много чего, – она нахмурила рыжие брови и повторила: – Так что ты решил? Вадзим уже знает о моём требовании. Я принесла в жертву ворона, прочитала заклятие.

Белый оглянулся на перелесок. Если люди князя и вправду спешили сюда, то покажутся они с этой стороны, от деревни Пяски. Но там на опушке был Вадзим. Огромной, неповоротливой тенью он стоял на тропе, что вела от Пясков к их убежищу.

Вот почему горели знаки на запястьях. Белый задрал рукав. На левой руке остались всё те же два шрама в виде вороновой лапы, из них текла кровь, чёрная, точно смола.

– Не может быть, – неожиданно хрипло произнёс он и поднялся, стал спускаться по тропе к реке. – Пошли! – крикнул он через плечо.

– Куда ты?

– Тебе же нужна моя матушка? Так пошли.

– К