обнадеживающим. И, хотя ни у одной из палат не было своего отдельного зала, существовала явная разница между сидячими местами по левую и правую стороны их общего зала, если смотреть с места выступающего.

Места тянулись многоярусной подковой с местом спикера между открытыми концами подковы, а члены палаты общин сидели слева от спикера на удобных скамьях за отдельными столами, хорошо оборудованными чернильницами, бюварами и графинами с водой. Но их столы были не украшены - конечно, искусно обработанные и отполированные, но без резьбы или других украшений. Это были столы и места, предоставленные людям, которые занимали свои парламентские должности на основе выборов, а не наследования.

Лорды сидели справа от спикера. Их скамьи были обиты не более толстой обивкой, чем у их коллег-простолюдинов, но на передней панели каждого из столов в этой части дома красовался герб мужчины - или, в очень редких случаях, женщины, - сидевших за ним. Некоторые из этих гербов были простой резьбой по дереву; другие были сильно позолочены и раскрашены; а некоторые из них были отлиты из золота или серебра и украшены ограненными драгоценными камнями, которые отражали свет из мансардных окон танцующими отблесками красного, зеленого и синего огня.

Несмотря на все это, палата на самом деле была не такой впечатляющей, как предполагали эмоции Мерлина, учитывая его осведомленность о том, во что когда-нибудь превратится этот эмбрион. Конечно, палата британского парламента всегда поражала Нимуэ Элбан своей подчеркнутой скромностью из-за того, что ее совершенно справедливо называли "матерью парламентов". Это сооружение в данном мире собиралось претендовать на то же самое название для себя в последующие столетия, если предположить, что Чарису удастся выжить, поэтому он предположил, что было бы уместно, чтобы оно тоже избегало такого рода застенчивого величия, которое архитекторы "архангелов" спроектировали в Храме.

В любом случае, парламенту на самом деле не нужен был собственный огромный дом в Чарисе. Пока нет. Несмотря на осведомленность последних нескольких монархов об истинной истории Земной Федерации и их целенаправленную политику движения в этом направлении, Чарис все еще был обществом, которое лишь недавно вышло из рамок откровенного феодализма. Право голосовать оставалось чрезвычайно ограниченным, по стандартам страны рождения Нимуэ Элбан, с высокими требованиями как к собственности, так и к грамотности. Оно было намного шире пропорционально своему населению, чем в любом другом сэйфхолдском государстве, включая "республику" Сиддармарк, но все равно оставалось узким представительством. На самом деле палата общин, несмотря на ее номинально гораздо большую базу представительства, была лишь немногим больше палаты лордов.

Конечно, - кисло подумал Мерлин, глядя через плечо Кэйлеба на собравшийся парламент, когда король, впервые после своей коронации облаченный в полные придворные регалии, царственно направился к кафедре спикера, - есть причина, по которой у лордов так много членов.

Однако некоторые из людей, сидевших на этих конкретных местах, были не теми людьми, которые сидели на них до битвы при проливе Даркос. Большинство из тех, кто был заменен новыми назначениями и рукоположениями архиепископа Мейкела, подали в отставку в яростном протесте, когда их собратья решили поддержать Кэйлеба и Стейнейра в их стремлении к независимости от совета викариев. Двое из них, однако, были удалены по королевскому ордеру и в настоящее время находятся в достаточно комфортабельных камерах в ожидании суда. Обычно именно это происходило, когда у короны были неопровержимые доказательства того, что эти люди активно замышляли убийство короля.

Неопровержимые доказательства, к которым я направил Уэйв-Тандера, - с мрачным удовлетворением подумал Мерлин. - Я бы хотел, чтобы этого не существовало - чтобы не было никаких заговоров с целью убийства Кэйлеба, - но с таким же успехом я мог бы пожелать, чтобы солнце не светило. И, по крайней мере, остальная часть Церкви гораздо лучше, чем я боялся, восприняла арест двух своих высокопоставленных прелатов светскими властями по светским обвинениям, которые несут в себе высокую вероятность смертного приговора, если обвинение подтвердится.

Кэйлеб подошел к кафедре, неся государственный скипетр (который в случае Чариса представлял собой богато украшенную позолотой и драгоценными камнями, но все еще бескомпромиссно эффективную булаву), и Мерлин подавил внутренний смешок. Этот "скипетр", несомненно, вполне пригодился бы для того, чтобы открыть любую дверь, которую кто-то мог бы иметь неосторожность закрыть перед его носителем. Что только подчеркивало тактичность того, что здесь, в Чарисе, не было никакой чепухи о том, кто кому равен. Не требовалось, чтобы монарх официально "запрашивал" допуск в палату общин. Хааралд VII и его ближайшие предки, возможно, и осознавали свою ответственность за подготовку к другому дню в Чарисе, но они были очень осторожны, чтобы на данный момент сохранить истинную власть в руках монархии. Вот почему каждый мужчина и горстка женщин в этом зале встали и поклонились, когда Кэйлеб вставил скипетр в подставку на передней части кафедры.

- Садитесь, милорды и леди, - пригласил король через мгновение, и ноги и одежда зашуршали, когда парламент повиновался. Он подождал, пока все снова рассядутся, затем повернул голову, оглядывая все эти ожидающие лица со спокойствием, которое, как подозревал Мерлин, он не совсем чувствовал.

- Мы вызвали вас для того, чтобы поделиться с вами содержанием и последствиями письма, которое мы совсем недавно получили от нашего доверенного слуги графа Грей-Харбора, - сказал он тогда. - Это касается решения ее величества королевы Шарлиэн относительно предложения, которое мы передали ей личной рукой графа Грей-Харбора.

Он сделал паузу, и каждый человек во всем этом зале сидел очень, очень тихо. Эта тишина была подтверждением того, что секретность была сохранена, - подумал Мерлин. - Все знали, что Грей-Харбор отправился в Чисхолм в качестве специального посланника Кэйлеба, и даже наименее проницательному политическому тупице было очевидно, что первого советника не послали бы лично, если бы Кэйлеб не хотел сказать Шарлиэн что-то важное. Но никто за пределами ближайшего круга советников Кэйлеба не знал, что это было за нечто значительное, и стремление парламента выяснить это было ощутимым.

- Теперь мы объявляем вам, - четко произнес Кэйлеб, - что королева Шарлиэн приняла наше предложение руки и сердца.

На один-два удара сердца это, казалось, не воспринималось. Затем это произошло, и волна изумления прокатилась по парламенту, как сильный ветер по траве прерий. Мерлин действительно мог видеть, как это пронеслось по сидящим представителям и пэрам, и, несмотря на присутствие короля, несмотря на торжественность самого парламента, хор изумленных голосов присоединился к этому.

Даже для усиленного слуха Мерлина было невозможно разобрать какие-либо отдельные замечания в этом спонтанном бедламе, а Кэйлеб даже не