чашек кофе по шесть сольдо, так сказать, составляет шестьсот сольдо. Ну, скажем, пусть вы продадите еще на столько же других напитков, получается, так сказать, тысяча двести сольдо. Даже если это так, чему я не верю, вы выручаете в день два флорина! Это смех, а не работа, годем!

Пока он занимался подсчетом, Мандалина все сильнее дрожала; глаза ее метали молнии. Так не возмущалась она уже бог знает с каких пор; даже тогда, когда слуга разбил три полных бутылки ликера, ее негодование было меньше. На язык просилось столько едких слов, что она не знала, с какого начать. Но в эту минуту на площади появились чиновники, и Мандалина только прошипела:

— Это место судьи и других господ… Убирайся-ка, подобру-поздорову!

Но Амруш до того снова углубился в расчеты, что не расслышал ее слов и не заметил приближающихся господ; впрочем, он скоро встал сам по себе, прошел следом за хозяйкой в кафану и принялся бесцеремонно разглядывать стойку, словно подсчитывал до последнего сольдо стоимость содержимого в бутылках, посуды и прочего хозяйства.

— Что? Может, вам кто-нибудь сказал, что мы продаем кафану? — криво улыбаясь, спросил Бепо.

— Ступай с богом, ступай, недосуг нам! — добавила хозяйка, стараясь казаться веселой.

— Смотри-ка! И старая мадонна на том же месте, точь-в-точь как тридцать лет назад! Годем! Сдается, она даже помолодела! Ха-ха-ха! — заметил он, словно про себя.

Бепо вскипел.

— Корпо дела воштра мадонна, это уж чересчур! Кто дал вам право совать нос в чужие дела и составлять инвентарь чужого имущества? В Америке научились, что ли?

— Да, — спокойно подтвердил Амруш и бросил на стойку талер. — Не стоит, синьор Бепо, сердиться из-за пустяков. Не зря я ко всему здесь присматриваюсь. Я, так сказать, намереваюсь здесь, на площади, открыть кафану — настоящую, современную кафану.

Бепо побледнел, в руках Мандалины звякнули подносы, однако супруги тотчас овладели собой, переглянулись и расхохотались.

— Ступай с богом, недосуг нам с тобой растабарывать, — повторила супруга.

Амруш получил сдачу, зашагал вразвалку через площадь и остановился перед брошенным строением, повернувшись широкой спиной к господам.

— Кто такой? — спросил судья.

— Так… бывший мой слуга, — сказал Бепо. — Бездельник был, каких мало…

— Видать, и сейчас не лучше! — добавила Мандалина.

— Кажись, он нас даже обворовывал, а, Мандалина?

— Как же! Помню, словно вчера было…

— Ну, так мы и до завтра не кончим, — прервал их комиссар. — Кто он? И что он?

— Шатался по свету, приехал, говорит, из Америки, а сейчас будто бы собирается открыть кафану.

— И представьте себе, господа, пьет коньяк через соломинку…

— А что хуже всего — смеялся над богородицей!.. Сказал (прости, господи), что наша мадонна омолодилась!

Поделившись своими впечатлениями об Амруше, супруги сообщили его имя и откуда он родом.

Между тем Амруш осматривал постройку: заглядывал в дверные щели, медленно прошелся вдоль, отсчитывая, видимо, шаги, затем поднялся на цыпочки и заглянул через высокую стену ограды во двор.

Господа перед кафаной молчали, выжидая, что скажет судья.

— Гм! — произнес наконец судья. — Что все это значит?

— Как раз и я хотел об этом спросить! — заметил податной инспектор, косясь на окно своего дома, в котором появилась его толстая Тереза в шляпке.

— Ничего не значит, — ответил комиссар. — Знает, что на него смотрят, вот и важничает. Сболтнул, что собирается открыть новую кафану на площади, и теперь хочет нам показать, что думает купить дом и на его месте выстроить новый.

— А давно бы пора кому-нибудь это сделать, хотя бы и ему, — заметил судья. — Впрочем, современная кафана в Розопеке! Для кого?

— Об этом я как раз и хотел спросить! — заметил податной инспектор, который всегда хотел сказать то, что уже сказал судья.

— А я повторяю, что все это чепуха, ничего из этого не выйдет, все наши люди, побывавшие в Америке, фанфароны. Вы их не знаете, отсюда мало кто уезжает, а в моих краях их пропасть… Прежде всего «американцы» считают, что вежливость — это слабость, ни один не здоровается!..

— Вон и этот каждую минуту говорит «так сказать». За каждым словом — «так сказать» и еще что-то… как это? А, «годем»! — вмешался в разговор Бепо.

— Расскажу-ка я вам случай с одним из таких, — продолжал комиссар, но никто не стал его слушать, потому что Амруш в эту минуту направился к ним.

Судья покраснел. В глазах его можно было прочесть: «Вот и дождался, что посреди Розопека какой то мужик мне не кланяется». Остальные, поверив комиссару, думали примерно о том же.

Амруш приближался, глядя поверх их голов на окна второго этажа, — должно быть, вспоминал, как здесь тридцать лет тому назад устраивались балы. А поравнявшись, неторопливо поднял руку к затылку и, описав большую дугу в воздухе, опустил шляпу до колена, до того ошеломив судью, что и тот приподнял цилиндр выше, чем обычно. Прочие последовали примеру своего самого уважаемого товарища.

— Да он учтив… Истинно благородный человек! — весело воскликнул податной инспектор.

Но, поглядев на Бепо, все смутились.

Судья, взглянув на часы, тотчас встал и промолвил:

— Ну, мы порядком засиделись.

— Именно это я и хотел сказать!.. К черту американца! — тут же добавил податной инспектор.

И они двинулись в сторону, противоположную той, куда шагал Амруш, а он шел за город.

Оставшись один, Бепо с порога свирепо поглядел вокруг, не подвернется ли собака или уличный мальчишка, чтобы запустить в них камнем, который лежал в его кармане еще с тех пор, когда Амруш тянул через соломинку коньяк. Но, так и не увидев ни одного живого существа, на ком можно было бы сорвать злость, Бепо вошел в кафану, чтобы отвести душу над гроссбухом.

Мандалина сидела за крайним столом, закрыв лицо руками.

Маленький «кофевар» приоткрыл кухонную дверь и высунул руку,