— Помилуй, а чем же пишут другие?

— Да всем, чем только можно! — Гоген быстро оглядел собравшихся. — Лотрек пишет селезенкой. Винсент — сердцем. Сёра пишет мозгом, и это почти так же плохо, как и писать одними глазами, Сезанн. А Руссо пишет воображением.

— Интересно, Гоген, чем же пишешь ты?

— Я? Не знаю. Никогда не задумывался над этим.

— А я тебе скажу, чем ты пишешь, — сказал Лотрек. — Ты пишешь своим мужским естеством!

Когда хохот над этой остротой Лотрека смолк, Сёра уселся на ручку дивана и закричал:

— Можете издеваться над человеком, который пишет мозгом, но именно это позволило мне открыть, как можно усилить выразительность наших картин вдвое.

— Неужто я должен опять слушать эту чушь? — взмолился Сезанн.

— Сезанн, заткни глотку, Гоген, сядь на место и не загромождай собою всю комнату! Руссо, хватит трезвонить о своей несчастной поклоннице. Лотрек, киньте мне яйцо. Винсент, вы не передадите мне бриошь? А теперь слушайте все!

— Какая муха тебя укусила сегодня, Сёра? Я никогда не видал тебя в таком волнении с тех самых пор, как тот малый плюнул на твою картину в Салопе отверженных!

— Ну, слушайте же! Что такое современная живопись? Свет. А какой именно свет? Градуированный свет, Пятнышки красок, сливаясь друг с другом..

— Это не живопись, это пуантилизм!

— Ради бога, Жорж, неужели ты хочешь снова мучить нас своими мудреными рассуждениями?

— Да замолчите же! Вот вы кончаете очередное полотно. Что вы делаете вслед за этим? Отдаете полотно какому-нибудь болвану, который вставляет его в отвратительную золотую раму и тем уничтожает все ваши старания. А я предлагаю вам не выпускать полотна из своих рук, пока вы не вставили его в раму сами и не покрасили ее так, чтобы она стала неотъемлемой частью картины.

— Но ведь это далеко не все, Сёра. Каждая картина должна висеть в комнате. И если стены не такого цвета, как надо, они убивают и картину и раму.

— Правильно! Но почему же не выкрасить стены так, чтобы они гармонировали с рамой?

— Прекрасная мысль! — воскликнул Сёра.

— А как тогда быть с домом, в котором помещается комната?

— И с городом, в котором помещается дом?

— Ох, Жорж, Жорж, какие дурацкие мысли приходят тебе в голову!

— Вот что получается, когда пишешь мозгом!

— А как вам, слабоумным, писать мозгом, если у вас его нет и в помине?

— Вы только гляньте на Сёра! Видали, как рассвирепел этот ученый!

— К чему вам, друзья, все время ссориться? — спросил Винсент. — Почему вы не попробуете работать сообща?

— Ты среди нас единственный коммунист, Винсент, — сказал Гоген. — Может быть, ты скажешь, что же мы выиграем, если будем работать сообща?

— Ну хорошо, скажу, — ответил Винсент, отправляя в рот яичный желток. — Я все время обдумываю один небольшой проект. Кто мы сейчас такие? Никто, безвестные люди. За нас все сделали Мане, Дега, Сислей. Они уже признаны, их полотна висят в крупнейших галереях. Они стали художниками Больших Бульваров. Ну, а нам надо идти в боковые, в глухие улички. Мы — художники Малых Бульваров. Почему бы нам не выставлять свои полотна в маленьких ресторанах, на скромных улицах, в кафе для рабочих? Каждый из нас выставляет, скажем, пять полотен. Каждый вечер мы будем переносить их в новое место. Мы станем продавать их за те скудные деньги, которые может дать нам рабочий. Таким образом, мы будем постоянно выставлять свои полотна для публичного обозрения и дадим возможность бедному люду Парижа любоваться хорошим искусством и дешево покупать прекрасные картины.

— Вот это да! — воскликнул Руссо, в восхищении широко раскрывая глаза. — Это чудесно!

— Чтобы написать картину, мне надо ухлопать год, — кисло заметил Сёра. — Неужто вы думаете, что я продам ее какому-нибудь дубине плотнику за пять су?

— Вы можете выставлять небольшие этюды.

— Да, но предположим, что хозяин ресторана не захочет вывесить наши картины?

— Как это не захочет? Захочет!

— Почему бы и нет? Ему это ничего не будет стоить, а зал украсится картинами.

— Но как взяться за это? Кто нам подыщет ресторан?

— Все это я уже обдумал, — заявил Винсент. — Мы сделаем распорядителем папашу Танги. Он найдет ресторан, развесит картины и будет вести денежные дела.

— Прекрасно. Лучшего человека и не сыщешь.

— Руссо, сделай милость, сходи к папаше Танги. Скажи ему, что мы хотим поговорить с ним по важному Делу.

— На меня можете не рассчитывать, — сказал Сезанн.

— Почему же? — язвительно спросил Гоген. — Боишься, что взоры рабочих осквернят твои бесценные полотна?

— Вовсе нет. К концу месяца я уезжаю в Экс.

— Ну, попробуем хоть один раз, Сезанн, — уговаривал его Винсент. — Если ничего не получится, вам от этого убытка не будет.

— Так и быть, согласен.

— Когда нам опостылеют рестораны, — сказал Лотрек, — мы можем выставляться в борделях. Я знаком почти со всеми хозяйками притонов Монмартра. Клиентура там богатая, и, мне кажется, мы заработаем больше.

Папаша Танги прибежал запыхавшись, в сильном волнении. Руссо по дороге наспех изложил ему дело и все перепутал. Соломенная шляпа Танги была сдвинута набок, а пухлое маленькое лицо горело воодушевлением. Выслушав план Винсента, он с жаром воскликнул:

— Да, да, я знаю подходящее место! Ресторан «Норвэн». Хозяин его мне приятель. Стены там совсем голые, и он будет доволен. А когда надо будет переменить место, я отведу вас в другой ресторан на улице Пьер. О, таких ресторанов в Париже тысячи!

— Когда же мы открываем первую выставку клуба Малых Бульваров? — спросил Гоген.

— А зачем откладывать! — отозвался Винсент. — Почему бы не открыть ее завтра?

Папаша Танги вскочил со стула, снял шляпу, потом опять нахлобучил ее на голову.

— Конечно, завтра! Несите мне с утра картины. К вечеру я их развешу в ресторане «Норвэн». А когда люди придут обедать и увидят нашу работу — это будет настоящая сенсация! Мы станем продавать картины, как пасхальные свечи. Что вы мне наливаете? Пиво? Прекрасно. Выпьем, господа, за коммунистический клуб искусств Малых Бульваров! За успех его первой выставки!

11

На следующий день около полудня папаша Танги пришел к Винсенту.

— Я уже побывал у всех и со всеми договорился, — заявил он. — Мы можем устроить выставку в «Норвэне» при одном условии: если мы будем там обедать.

— Ну, что ж, я не возражаю.

— Вот и чудесно. Все остальные тоже согласны. Картины начнем развешивать в половине пятого. Можете вы прийти ко мне в лавку к четырем? Там мы все и соберемся.

— Хорошо,