— Разве мы не говорили об этом?

— Мы кричали об этом и занимались сексом по этому поводу, но я не помню, чтобы мы действительно говорили об этом.

— Трахаемся, разговариваем… Они оба являются эффективными средствами коммуникации.

Я делаю глоток ее напитка.

— Послушай, все начинают завидовать. Это естественно.

— Я не ревную, — когда я бросаю на нее недоверчивый взгляд, она поднимает бровь, широко раскрыв глаза, и настаивает. — Серьезно, я не ревную.

— Я не верю тебе ни на секунду, — такая сорвиголова, как Грета, наверняка начинает ревновать. Возможно, я откровенничаю о проявлении моего маленького зеленого монстра, но я уверен, что у нее он тоже есть, даже если он дремлет.

Она разочарованно прищелкивает языком.

— Я говорю серьезно, Отис. Клянусь сердцем, надеюсь умереть, я никогда не буду ревновать, — затем выражение ее лица проясняется, и она грозит мне указательным пальцем. — Подожди. На самом деле, возможно, ты прав. Однажды я уже ревновала.

Я бросаю на нее высокомерный взгляд.

— Да? Когда?

Из ниоткуда появляется, Грета и встает передо мной на колени. Я поднимаю на нее глаза. Мое сердце замирает, напряжение, вызванное этим движением, ощутимо, когда она кладет руки по обе стороны от моего лица. Я поворачиваю голову, чтобы зарыться в ее прикосновения.

Затем, без предупреждения, она сжимает мои щеки. Я издаю неразборчивый звук, и она фыркает. Наклоняясь вперед, она запечатляет поцелуй на моей переносице, прямо там, где сидят мои очки, а затем еще один на моем лбу, от этого жеста все мое тело воспламеняется. Ее большой палец касается моих скул, чтобы на секунду приподнять оправу.

— Прямо сейчас. Я завидую очкам, — она позволяет очкам снова упасть мне на лицо. — Как так получается, что они всегда садятся тебе на лицо, а у меня была такая привилегия всего пару раз?

Глупость в ее комментарии застает меня врасплох, и из меня вырывается смех. Это выходит искаженным, так как она все еще сжимает мое лицо между ладонями. Румянец ползет вверх по моей шее. Я начинаю ненавидеть свои очки намного меньше.

— Можешь ли ты винить меня? — я хриплю, изо всех сил стараясь не забывать дышать.

Она отпускает меня, чтобы я мог нормально говорить. Мои руки опускаются на заднюю часть ее бедер, притягивая ее к себе. Она держится за мои плечи, выгибаясь всем телом навстречу мне.

— Они легче, чем ты, — поддразниваю я, безуспешно пытаясь быть игривой.

Она толкает меня в ответ, затем отталкивается от меня. Я смотрю, как она снова устраивается рядом со мной.

Я собираю наш мусор, прежде чем последовать ее примеру и лечь рядом с ней. Наши плечи соприкасаются друг с другом. Мое тело покалывает от желания обнять ее, обнять так, как я обнимал ее прошлой ночью. Но она смотрит в небо, и я не хочу нарушать безмятежность, которая снизошла на нее.

Некоторое время я просто смотрю на нее, ее глаза остекленели, лицо расслабилось. Я запоминаю очертания ее профиля, каждый изгиб и четкую линию. Сначала она выглядит неподвижно, но затем в уголках ее рта появляется проницательная улыбка. Она знает, что я пялюсь на нее, и, клянусь, она старается казаться еще более блестящей, лишая меня даже самых элементарных инстинктов. Когда я чувствую, что мои легкие вот-вот разорвутся, она втягивает нижнюю губу — эти потрясающие, пухлые губы и наклоняет голову в мою сторону.

Мой желудок сжимается, а слова любви обжигают горло, эхом отдаваясь в голове. Чтобы не напугать ее своими чувствами, я отрываю от нее взгляд и смотрю на небо, наконец-то способный сделать столь необходимый глоток воздуха, чтобы унять огонь, разгорающийся в моей груди.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я после комфортной тишины, того типа, который позволяет сердцу потянуться к другому, пересекая «душу мира», чтобы найти другого.

— Хорошо, — ее голос звучит не так самоуверенно, как обычно.

Нотки беспокойства звучат в моем голосе, когда я повторяю за ней.

— Хорошо?

— Да. Я просто… я на самом деле ничего не чувствую, — раздается шорох, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть, что она смотрит на меня, положив руку на живот. Выражение ее лица задумчивое. — Я думала, что почувствую что-то, ну знаешь, великодушное, пока мы здесь, но я этого не чувствую.

— Это хорошо или плохо?

Она на мгновение втягивает щеки, затем пожимает плечами.

— Я не знаю. Думаю, это нормально.

Мой пульс учащается, а ладони становятся липкими.

— И это хорошо… верно?

Она отводит рот в сторону и кивает.

Я облегченно вздохнул.

— Ладно, хорошо.

Мы возвращаемся к тому, чтобы смотреть в небо, наклонив наши тела, друг к другу и лежим так в тишине. Это прекрасная ночь, сверкающие звезды ярко освещены за полотном из темно-синего, черного и фиалкового цветов. Цвета переливаются вместе в градиенте, однородные и в то же время отчетливые. Облаков нет, просто прекрасный вид на этот шедевр. Луна, тонкий полумесяц, яркая.

Я хочу сфотографировать небо. Я давно не видел, чтобы это выглядело так.

Я думаю, Грета, чувствует себя хорошо, сосредоточившись на конкретной звезде, которая тускнеет, светится и переливается. С ней все в порядке.

И это то, что имеет значение. Конечно, она не просто волшебным образом переживет смерть своего брата или вообще что-то почувствует, но это приходит со временем. Может быть, это не неизбежно и не скоро, но в будущем с ней все будет в порядке, и это то, чего я хочу. Я хочу, чтобы у нас с Гретой было будущее, такое, в котором она, наконец, сможет прийти на полный стадион и посмотреть игру — посмотреть на меня, на поле.

— Знаешь, что мне всегда было любопытно? — рассеянно говорю я.

— Я предполагаю, что есть много вещей, но о чем ты сейчас думаешь, принцесса?

Забавно, как ей всегда удается одержать надо мной верх. Также забавно, как сильно я обожаю это в ней.

— Мне всегда было интересно, почему ты выгнала меня в ту первую ночь.

— В ту первую ночь?

— День, на самом деле. Я приготовил тебе завтрак, а потом меня выгнали.

— Тебе интересно, почему я тебя выгнала? Все это время ты понятия не имел, почему я прошу тебя уйти после того, как ты сменил мне простыни, покормил мою кошку, провел ночь, приготовил мне завтрак, а затем предложил помыть мою посуду. Это, заметьте, произошло в течение четырнадцати часов после встречи друг с другом за пределами грязной домашней вечеринки…

— В нашем доме обычно