Шрифт:
Закладка:
Но заканчивается всё тем, что папа тормозит сам. Напротив меня. Разворачивается, упирает руки в бока и смотрит прямо.
Неуютно – это не то слово. Вина разом накрывает с головой.
Сопротивляюсь, как могу. Зачем-то вздергиваю подбородок. Зачем-то складываю руки на груди. Хмурюсь и спрашиваю:
– Ему сильно досталось?
Тут же получаю наказание за свою «дерзость». Коридор звенит тишиной. Напряжение нарастает. Мне кажется, я даже начинаю слышать писк. Потом все обрывается – это папа хмыкает, а мне становится дурно.
– Сильно, кызым, досталось. Сильно… – Не верю его притворной нежности. Он впервые за все это время называет меня не дочь и не дочка, а «кызым». Впервые смотрит вот так. Впервые не чувствует неловкости. Мне так кажется.
А сама я делаю трусливый шажочек назад. Некуда, поэтому просто упираюсь икрами в кресло.
Мама снова пытается плакать, но папино «шиш» работает безоговорочно. Он поднимает палец и бросает на нее быстрый взгляд. Я успеваю выдохнуть, а потом снова смотрит на меня.
– Как тебе спится, кызым? Скажи нам… Нормально?
Делает шаг на меня. Я зачем-то пытаюсь скрыть дрожь. Сильнее стискиваю кожу. Передергиваю плечами.
– Мне спится так же, как и вам.
Мой ответ явно не воспринимается. Отец плотно сжимает губы. Когда расслабляет – усмехается.
И мне бы молчать, это понятно, но я зачем-то ляпаю:
– Я что-то смешное сказала?
В коридоре снова становится тихо. Отец меняется в лице. Бледнеет. Улыбка сползает.
– Нам не до смеха, Айлин. Нам давно не до смеха. – Его голос звучит бесцветно, но ни черта не безразлично. Мне кажется, он переполнен яростью, которая хочет выйти.
– Мне тоже. Если ты намекаешь на то, что я волнуюсь меньше вас… Я тоже не сплю… Я тоже хочу, чтобы Бекир побыстрее…
– Его не выпустят «побыстрее», Айлин. Что за детский сад?
Чувствую себя пятилеткой. Полную власть взрослых над собой. Их право предъявлять за всё на свете.
При маме нельзя такого говорить. Я скашиваю взгляд. Вижу, что она оцепенела. Все так же стоит в углу с и нескрываемым ужасом смотрит на папу.
Даже не верится. Ущипнуть себя хочется. На нашего папу. Самого доброго. Самого покладистого. Самого-самого…
– Что там случилось? Ты скажешь? Мне надо знать, чтобы…
– Дай угадаю! – Отец перебивает и делает еще один шаг ко мне. Склоняет голову и немного вытягивает вперед шею. Мне хочется упасть на кресло и забиться в него, но я стою. – Чтобы передать мужу? Но муж что-то не спешит нам помогать…
Папа обвиняет Айдара, разводя в сторону руки, а потом хлопая себя по бедрам. Я дергаюсь на громком звуке. Смотрю вниз, потом снова в лицо. Мне это несвойственно, но вслед за желанием сделать всё, чтобы прекратить это, во мне просыпается протест. Лютый. Справедливый, как кажется…
– Это ты выбрал мне мужа. Неужели теперь не доволен своим выбором?
– Айлин… – Мама предостерегает. Но я упрямо мотаю головой. – Дочка, идем на кухню.
Она совершает свой личный подвиг. Подходит ко мне, берет за локоть и пытается тянуть. Я смотрю на нее твердо, она просит глазами не дурить. Но я не могу.
– Пусть говорит… – Тем более, что отец подначивает. Не знаю, зачем ему нужен этот акт мазохизма, но я вдруг ловлю себя на том, что разучилась быть покорной.
Мамины пальцы разжимаются, я слежу, как опускается рука. Потом возвращаюсь к папиному лицу.
– Это ты говори, что хочешь сказать… – киваю подбородком, «давая разрешение». Его это задевает. Скулы становятся каменными. Челюсти сжимаются. Ноздри раздуваются.
Ничем хорошим это не закончится.
– Твоего брата избили. Из-за упрямства твоего мужа.
– Которого выбрал мне ты.
Я повторяю, папа злится сильнее.
– Ты каждый день сюда таскаешься. – Сердце в клочья. Таскаюсь. Ясно. – Совесть свою очищаешь?
– Мне больше не приходить? – Не отвожу взгляд. Не слышу ответ. Только мамино со стороны:
– Прекратите, молю вас. Прекратите…
– Из-за твоего мужа наше честное имя полощут. Я, как шавка, бегаю по людям, прошу, стелюсь, прогибаюсь… – Звучит правда унизительно. Я может даже прониклась бы, но сейчас меня тошнит от другого.
– То есть это всё должен был делать Айдар? Ты решил, что подложишь под прокурора дочь, а потом будешь пользоваться преференциями? По твоему плану он должен был по щелчку пальцев исполнять твои прихоти? А тебе была вообще разница, как противно будет мне? Наверное, дочка оказалась не очень, раз бегать за тебя никто не хочет…
Мне настолько больно и мерзко, что я этого даже не чувствую. Развожу руками, произнося ужасные вещи. Делаю вид, что я на самом деле настолько цинична.
– Все вокруг знаю, что наш Бекир – заложник ситуации. Что один звонок, – в воздух взлетает указательный палец отца. – Одна уступка – и он будет на свободе. Но нет. Вместо того, чтобы снизойти, чтобы выполнить просьбу старшего, чтобы проявить уважение, твой щенок…
– Не смей так Айдара называть.
В ответ на мою просьбу – грязная ругань. Я вижу, как на висках вздымаются вены. Отец уже не молодой. Ему нельзя так волноваться. Нам нельзя уничтожать всё под основания. Аллах этого не хотел бы. Но я не могу остановиться. И папа останавливаться тоже не хочет.
– Я еду к сыну. Меня не пускают. Я несусь к твоему мужу. Как дворняга мечусь. Везде пинают. Таков обычай, Айлин. Он брал тебя в жены, зная, что обязан меня уважать. Но он даже встречаться со мной не хочет. Я еду на поклон к собственному зятю, а он… Говорит, что я могу записаться на следующую неделю, а по Бекиру он уже сказал, что мне нужно делать…
Папа плюет слова. Меня обжигает стыд, уже даже не боль, а натуральные физические страдания. Каждая клеточка болит. Желудок печет.
– Ну так делай, раз сказал. Думала, ты понимаешь… – Я говорю, смотря в глаза отца. Это уже не нужно. Нужно взять сумку и молча уйти, но я не могу сдержаться. – Иногда всем приходится пройти через унижение. Ради близких – можно. Или только я должна?
Ответ на свой вопрос я не жду. Даже пощечина не пугает. Я не чувствую боли. Только голова разворачивается и слышу звуки. У папы получилось звонко.
У мамы вскрикнуть – тоже.
Вот теперь беру сумку, отодвигаю отца
