ни одного уютного кресла и очень скверная еда. Преподавать – дело отнюдь не легкое, учителю для поддержания сил требуется хорошее питание. Трудновато учительствовать на диете из пресной отварной баранины, вареной, утыканной глазками картошки, водянистых пудингов, хлеба с прозрачной пленкой масла и кипятка, подкрашенного чаем, причем никогда досыта даже этого. Миссис Криви, по-настоящему скупая, то есть охотно экономившая и на своем желудке, отдельных блюд для себя не готовила, но неизменно забирала львиную долю. Каждое утро жарились, мелко рубились и неравно делились два яйца, а блюдечко повидла твердо хранило неприкосновенность. День ото дня Дороти становилась все голоднее. Дважды в неделю, когда вечерами позволялось выйти из дома, ее тающий капитал транжирился на шоколадки, которые она потом ела в глубокой тайне; морившая голодом миссис Криви, узнай она про дополнительные яства, смертельно бы обиделась.

Но хуже всего, что не было никакой укромной частной жизни и почти не бывало времени, которое Дороти могла бы назвать своим. После уроков, за отсутствием иного убежища, приходилось идти в «утреннюю гостиную», под надзор миссис Криви, полагавшей своим долгом не оставлять помощницу в покое ни на минуту. Искренне или притворно, миссис Криви решила, что Дороти лентяйка и нуждается в постоянных понуканиях. Беспрерывно раздавалось:

«Ну, мисс Миллборо, у вас нынче, видно, дел не особо много? И никаких тетрадок нет проверять? А что бы вам не взять иголку да не пошить чуточку? Право слово, мне бы и не стерпеть, как вы вот обожаете сидеть-то просто так!» У миссис Криви постоянно находились задания для Дороти, вплоть до мытья полов в классе субботним, свободным от занятий утром. Но это уже из чистой вредности, ибо в такой работе она Дороти не доверяла и обязательно затем собственноручно перемывала пол. Однажды Дороти была столь неразумна, что возвратилась вечером из библиотеки, держа в руках роман. Вид его просто возмутил миссис Криви. «Так, значит, мисс Миллборо! Вот уж не думала, что у вас есть время читать!» – сказала она горько. Сама директриса в жизни никакой книги целиком не прочла, чем весьма гордилась.

Неотступная миссис Криви, даже выпустив Дороти из поля зрения, умела сделать ощутимым свое присутствие. Вечно шныряла по соседству с классной комнатой, ежесекундно угрожая Дороти вторжением, а если находила урок слишком шумным, внезапно стучала в стену ручкой швабры, заставляя учениц вздрагивать и отвлекаться. Во всякий час назойливо, неугомонно суетилась. Погромыхав кастрюлями, шаркала рядом метлой и скребла мусорным совком, или бранила приходящую служанку, или врывалась в класс «взглянуть» (с надеждой уличить Дороти и воспитанниц в баловстве), или же «чуточку садовничала» – лязгая ножницами, увечила жалкие, хилые кусточки, чудом проросшие в пустынях гравия на заднем дворике. Лишь два раза в неделю Дороти освобождалась на время боевых вечерних походов директрисы «за новенькими», то есть для обработки и вербовки новых плательщиков. Эти вечера Дороти проводила в библиотеке, так как ей тоже полагалось уходить, чтобы зря не расходовать светильный газ и уголь. Обычно же по вечерам миссис Криви писала письма родителям, напоминая об уплате, и в местную газету, торгуясь о скидке на дюжину рекламных объявлений, либо обыскивала ученические парты, проверяя работу Дороти с тетрадями. При этом то и дело кидалась «чуточку пошить». Стоило наметиться пятиминутной паузе в хлопотах по хозяйству, она хватала свою корзинку с рукоделием – преимущественно из грубой белой бязи изготовлялись дамские панталоны, которых уже скопилось несть числа. Одеяние устрашающе суровое, укрощающее грешную плоть с лютостью, не достигнутой ни монашеским чепцом, ни власяницей. Вид этих панталон заставлял задуматься об опочившем мистере Криви и даже усомниться в самой возможности его существования.

Как могло показаться, образ жизни миссис Криви вообще не включал удовольствий. Она не делала ничего того, чем люди себя обычно развлекают: никогда не ходила в кино, не открывала книг, не ела конфет, не готовила вкусненького, не надевала сколько-нибудь нарядного платья. Общество для нее тоже абсолютно ничего не значило. Друзей и даже, видимо, понятия о дружбе не имелось; интерес к ближнему проявлялся только деловой. Не наблюдалось и малейшей тени религиозных чувств. Каждое воскресенье посещая баптистский храм, дабы продемонстрировать родителям пылкое благочестие, она являлась твердой антиклерикалкой, убежденной, что в церкви «лишь на деньги твои метят». В общем, казалась личностью безрадостной, погрязшей в беспросветно унылых буднях. Однако это было не так. И для нее существовали наслаждения острые и неистощимые.

Например, алчность. Главная ее страсть. Известны два типа стяжателей – лихой бандит, огребающий деньги с размахом, и мелочный, бездарный скряга, не деловой, зато всегда готовый, как говорится, хватать пенсы зубами с навозной кучи. Миссис Криви принадлежала ко второму. Непрестанной вербовкой и бессовестным блефом она насобирала себе двадцать одну учащуюся, но никогда не собрала бы много больше, так как скупилась на оборудование школы, на приличное жалованье педагогу. За триместр ей платили (если, конечно, платили) по пять фунтов плюс разные приплаты, и потому, как бы она ни утесняла свою помощницу, годовая прибыль выше сотни с половиной подняться не могла. Но миссис Криви это удовлетворяло. Дороже было выгадать шесть пенсов, чем заработать фунт. И если находился способ сократить ужин Дороти на полкартофелины, или добыть пачку тетрадей на полпенни дешевле, или приписать полгинеи к счету отличного плательщика, она испытывала в некотором роде блаженство.

Еще одна вечно горевшая в ней страсть утолялась бессмысленной зловредностью – ехидным свинством, не приносящим ровно ничего. Хобби многих любителей, достигающих особого оргазма, ловко кому-нибудь напакостив. Ее междоусобная война с мистером Болгером (по сути односторонняя, ибо в сравнении с атлетизмом миссис Криви бедняга Болгер выступал в весе цыпленка) велась безжалостно и беспощадно. И таким удовольствием было сделать соседу очередную гадость, что миссис Криви изредка тут соглашалась и раскошелиться. Год назад мистер Болгер письменно сообщил домовладельцу (враги наперебой строчили жалобы друг на друга) о чадящем прямо в окошко его спальни кухонном дымоходе соседки и попросил дать указание на пару футов повысить ее трубу. В тот же день, как пришло уведомление об этой просьбе, миссис Криви вызвала каменщиков и на два фута понизила свою трубу. Акция обошлась в тридцать шиллингов, но стоила того. Затем завязалась длительная партизанская война с диверсионным, по ночам, перебрасыванием мусора через садовую пограничную стенку, и миссис Криви наконец взяла верх, завалив мокрой золой соседскую клумбу тюльпанов. Но самую великолепную победу ей удалось одержать вскоре после приезда Дороти. Заметив, что корни сливы мистера Болгера пролезли под стенкой на ее территорию, миссис Криви тут же выплеснула на них банку ядовитых химикалий и погубила