Кива поежилась рядом с Джареном, и не столько от слов Навока, сколько от уверенности, с которой он говорил. В его глазах не было ни намека на сомнение, словно поражение Эвалона было предрешено.

Король вновь махнул рукой.

– Оглядись! – Его гнев сменился надменностью. – Это я сделал. Я убил собственного отца, когда он оказался слишком слабым и бесхребетным, чтобы начать действовать, я последние восемь месяцев отправлял солдат в самую глушь Вендерола, чтобы собрать магическую армию. Я шел к этому дню всю жизнь. А ты… – Навок покосился на Джарена и договорил: – Со всей твоей магией ты всего лишь уголек перед лицом инферно. У тебя нет шансов меня одолеть.

Взгляд Джарена был непоколебим, но он не успел ответить – вмешался еще один голос:

– У него нет. А у меня – есть.

Кива оцепенела, услышав эти слова и увидев, кто входит на мост.

Это была Креста.

С ней шла Серафина с заплаканным лицом, но с широкой сияющей улыбкой на губах – словно она не могла сдержать ликование.

Кива не понимала, к чему эта улыбка. Не понимала и того, почему Навок вдруг будто увидел привидение.

Ореховые глаза Кресты встретились с его глазами, и она шепнула что-то Серафине; кивнув, принцесса исчезла во дворце. Лишь после этого бывшая каменоломщица шагнула вперед, и никто не остановил ее, пока она не остановилась в паре метров от короля.

Кива переводила взгляд с одного на другую, чувствуя, как суматошно колотится сердце, подмечая взглядом то, что разум никак не мог осмыслить.

Одинаково острую линию челюсти. Длинные прямые носы. Дикую, резкую красоту.

Невозможно. Не может быть.

Креста разглядывала Навока, яростная и бесстрашная, и ждала, что он скажет.

Когда он заговорил, голос его прозвучал сипло и приглушенно:

– Ты же должна быть мертва.

Она злобно сверкнула зубами и ответила достаточно громко, чтобы все услышали:

– И тебе привет, братец.

Глава тридцатая

«Братец».

Навок Килдарион приходился Кресте братом.

Кива ошарашенно посмотрела на них, потом обернулась к Джарену и увидела на его лице ступор и неверие. Он не знал. Никто не знал.

«Дома было так себе».

В голове Кивы зазвучал голос Кресты, история, которой она как-то поделилась. Отец, который жестоко с ней обращался, – это был король Араккис. А значит, сестрой, которую он считал слабой и никчемной, была Серафина. Но… Креста ни разу не упоминала брата. Кива не забыла бы такое, начала бы расспрашивать. И еще она не могла поверить, что даже не заподозрила, кто такая Креста. А ведь они столько времени провели вместе.

«Спрятать от других то, что не хочешь показывать, просто. Уж тебе ли не знать», – несколько недель назад сказала Креста.

Все это время правда была прямо перед ней, пряталась за ложью.

Впрочем, чем сильнее Кива напрягала память, тем яснее понимала, что Креста ни разу не солгала ей прямо, только что-то недоговаривала – например, что у нее есть брат. Она говорила, что у нее больше нет семьи, но ни разу не заявила, что они умерли. Это Кива поняла ее слова по-своему и не стала задавать вопросов, слишком погруженная в собственные проблемы, чтобы копнуть поглубже.

«За одну ночь я потеряла всех, кроме матери».

Кива слышала эту историю: жена Араккиса так его боялась, что сбежала, бросив семью, и прошел слух, что ее вскоре выследили и убили. Вот только слухи ошибались: ее не убили, и убежала она не одна – с ней была Креста. Они всех бросили. Даже Серафину.

Обдумав все это, Кива поняла, что Креста наверняка убежала из вестибюля в поисках не Навока, а сестры – она вылетела прочь сразу после того, как капитан Верис сказал, что король запер Серафину в библиотеке.

«У сестры осталась только я».

Кива помнила, какая боль звучала в словах Кресты, – но не потому, что сестра умерла, как решила Кива, а потому, что они оказались разделены. Но как это произошло, Кива не знала, и, затаив дыхание, смотрела на Навока и Кресту в надежде, что удастся все выяснить.

– Отец убил тебя в ту ночь, – Навок все еще был потрясен. – Он сказал, что вышел из себя, что Серафина пыталась помешать ему, но к тому моменту тебя уже было не спасти. Вот почему сбежала мама. Не смогла смотреть на него после этого.

На лице Кресты не отразилось ни следа эмоций, когда она ответила:

– Полагаю, нам обоим солгали, потому что, когда я пришла в себя, мама сказала, что мертва Сера. Вот почему она забрала меня из Блэкмаунта – чтобы спасти от него и от тебя.

Она склонила голову.

– Представляешь, каково мне было, когда я наконец узнала правду? Что Сера жива? Что ее бросили не с одним, а с двумя чудовищами? – Креста сощурилась. – Я хотела вернуться и разодрать вас в клочья, но, к сожалению, была не в том положении.

Залиндов – поняла Кива, сердце которой болело за подругу. Креста наверняка услышала про Серу, пока пять лет была взаперти.

– На мое счастье, – продолжала Креста, – ты уже позаботился об отце.

Она по-кошачьи усмехнулась.

– А теперь я позабочусь о тебе. На долю Мирравена пришлось многовато тиранов, пора это изменить.

Никто не успел осмыслить угрозу в ее словах, как Креста громко, звучно возвестила:

– По законам страны, в которой мы рождены, я, Крестория Воссенди Килдарион, вызываю тебя, Навок Араккис Килдарион, на кровный поединок!

Киву со всех сторон окатило напряжением, все одетые в серое мирравенцы на мосту потрясенно охнули, и даже Джарен рядом с ней застыл.

На этот раз в голове Кивы раздался голос королевы Арианы и слова, которые она сказала много месяцев назад на собрании Королевского Совета под дворцом: «По законам Мирравена любой из членов королевской семьи может вызвать на поединок правящего монарха и в случае победы предъявить права на трон».

Креста вызвала Навока на поединок, как он сам когда-то вызвал собственного отца. Если она одолеет его…

Она станет королевой Мирравена.

Кива уставилась на подругу, вспоминая, как рьяно та тренировалась с самого Залиндова.

«Всегда найдется кто-нибудь посильнее. Подготовиться не повредит».

Креста готовилась, и готовилась вот для этого.

Навок хохотнул, мрачно и неприятно. Кива ожидала, что он возразит ей, может, даже даст Кресте шанс забрать свои слова обратно. Но вместо этого он произнес:

– Ты всегда была тупой нахальной девчонкой.

Он улыбнулся ей в ответ той же кошачьей улыбкой, острой и хищной. И добавил:

– В тот раз по тебе