Шрифт:
Закладка:
«Надо ехать», — качает головой Пахом и медленно шагает к остановке.
24
Она ждет Андрея, как и просил он утром, перед спуском в шахту, возле тропки, ведущей через березовый перелесок в поселок. Он кивает ребятам из бригады, уходящим в поселок по дороге, и подходит к Любаше.
— Здравствуй…
— Здравствуй, Андрей…
Первой молча шагает она на тропку и идет медленно, помахивая березовой веточкой. Андрей не может удержать вздоха, шагая за нею: вот она, жена твоя горестная, а — не обнимешь. Словно чужие, идут друг за другом, а там, в поселке, снова разойдутся в разные стороны. Она — к мамаше, к Рексу, он опять будет один лежать на койке, читать до одури какую-нибудь книгу, ждать, когда появится Степан от Михалевича, чтобы переброситься парой слов. Чертовски надоело все это! Надо решать одно из двух: или — или.
Любаша неожиданно оборачивается, он едва не налетает на нее и бойко говорит, глядя ему прямо в лицо:
— В молчанки играть позвал? Говори зачем…
Ее необычная смелость радует его, и он смеется:
— А ты не торопись. Такие дела с налету не решаются.
— Какие такие? — насмешливо щурится она, и он готов схватить и мять ее в своих объятиях, целовать эти упрямые и знакомые губы — так соскучился по ним. Но отводит глаза: глупо, совсем как мальчишка.
— Долго будем вот так, как солдат с солдаткой жить, а? — говорит он, и Любаша отворачивается, чтобы он не видел радостного блеска в ее глазах. Давно ждала, когда придет этот момент, но сама покориться не хотела. Не принято так в поселке, чтобы женщина первая покорялась.
— Разве не нравится? — спрашивает сама, уже прикидывая, что если прийти вот так, вдвоем, сейчас к матери, то можно упросить ее, возьмет обратно Андрея. Совсем по-другому идет у них, Пименовых, жизнь в последние дни. Мать притихла, кричать на Любашу почти перестала. Ясно, что и ей, маме, уже все это надоело. Значит, дело за Андреем. Пусть попросит маму получше, а тут еще она, Любаша, свое решительное слово скажет — и все пойдет, как было. Вернется Андрей домой, и все встанет на свои места.
— Очень нравится, — так же шутливо отвечает он, догадываясь по голосу ее, что в доме что-то изменилось. — только вот вечером по поселку почему-то ходить не хочется.
Это уже врывается в шутку серьезное, и Любаша делает шаг по тропке. Потом еще и еще, и вот уже снова идут среди оголенных, застывших берез по ядовито-желтой облетевшей листве. Шуршат неторопливые шаги, Андрей ждет, что ответит Любаша.
Для нее же этот вопрос не имеет никакого значения, она уже решила, как быть Андрею, и ждет более определенное от него.
— Что же молчишь? — снова оборачивается она, вся лучистая, торжествующая, словно уже слышала от него просьбу: попросить мать, пусть примет его обратно…
— Но я же сказал… — хмурится Андрей, почему-то сознавая, что она радуется не тому, чему бы мог радоваться он. — Нам надо по-серьезному поговорить. Понимаешь, не могу я дальше так жить. Брошу все к черту и уеду!
— Чего тебе уезжать, — с улыбкой покачивает она головой. — Приходи и живи, места хватит. Только маму надо попросить, хо-орошенько попросить, понял?
— Как — попросить? — удивляется он и даже отступает назад. — Разве я сам ушел или… в чем-то виноват перед ней? Да и потом, Люба, к вам я жить не пойду…
Любаша все более растерянно смотрит на него. Вот оно что?! Он не хочет идти обратно?! Сейчас, когда мама вынуждена будет уступить им, когда она так послушна и согласна во всем с нею Любой?!
— Как хочешь, — холодно кивает она, отводя взгляд. — Но только и я от мамы не пойду, ты это знаешь…
Старое начиналось сызнова. Андрей морщится.
— Подумай, Люба. Нам с тобой, а не ей жить. Ей одной даже лучше будет.
— Лучше? — она насмешливо вскидывает глаза: — Интересно ты рассуждаешь. Дом, хозяйство огромное, маме будет лучше, если я уйду? Даже комнату подмести, если заболеет, некому будет…
— Видно, пустой разговор мы ведем, — морщится Андрей. — Пусть так остается, как есть.
И, круто повернувшись, шагает обратно по тропке к шоссе. Любаша растерянно смотрит ему вслед. Такого конца разговора она не ожидала.
25
Это решение пришло к Вере внезапно.
С Василием отношения были прежние — натянуто-холодные, официальные. Однако Вера знала, что первое же ее ласковое слово он воспримет, как попытку к примирению. А она этого не хотела. Не могла после того, как поняла, что не любит его.
«Переведусь на другую шахту», — подумала она, и эта мысль все более крепла. Жаль было лишь одного — бросать работу в атеистическом клубе, который — знала она — мог постепенно развалиться, если им не заниматься постоянно.
И все же надо было что-то делать. Но что, что?
В этот вечер вместе с лекторами в поселок пошел и Александр Владимирович Сойченко. Он идет рядом с Верой, расспрашивает ее о последних лекциях. Она отвечает неохотно, рассеянно, и ее замкнутость не укрывается от внимательного глаза Александра Владимировича.
— Что это ты, Вера, сегодня пасмурная? — вполголоса спрашивает он. Она не слышит, и он повторяет свой вопрос громче.
— Пасмурная? — вскидывает брови Вера. — Так просто… Настроение по погоде…
— Да, осень не очень-то балует нас в этом году… — оглядывается на покачивающиеся под ветром деревья Сойченко.
Вера, словно додумав что-то свое, тайное, перебивает его:
— Знаете, Александр Владимирович, я ведь думаю переходить на другую шахту.
Сказала это сразу, с присущей ей решительностью, и Сойченко понял, что слова ее выношены в неоднократных раздумьях. И все же он осторожно спрашивает:
— Серьезно?
— Вполне, — кивает Вера. — Не могу… на этой шахте дольше оставаться.
Теперь Сойченко искренне изумлен. При чем здесь шахта? Впрочем…
— С Василием не поладили? — спрашивает он. — То-то я и гляжу, что он худеет с каждым днем.
— Не то, — хмуро качает головой Вера. — Совсем не то. А рассказывать об этом… Вообще-то… Одним словом, зачем играть в загадки? Василия я не люблю.
Сойченко молчит. Что он может сказать Вере? Пожурить ее, напомнить о комсомольском долге и прочее? Ни к чему, не такой она человек, чтобы забыть о своих обязанностях.
Сойченко говорит:
— Жаль. Очень жаль с тобой расставаться. Атеисты могут разбрестись постепенно. Тут ведь нужен именно такой энергичный и заинтересованный человек, как ты… Обязать любого из коммунистов сможем, но сама понимаешь, что
