в Дели. Принято решение подчинить алиабадскую вооруженную группировку эмигрантов-узбеков и остальные группы командующему силами ислама в Северном Афганистане господину Ибрагимбеку. В послании от имени эмира говорится именно об этом. Послание было отправлено с господами ишанами Сулейманом и Судуром через Пешавер. Очевидно, ишаны не успели или не сумели заехать в Кала-и-Фатту и поставить в известность эмира о содержании послания.

— Но что скажет их высочество? Без его ведома, без его согласия…

— Эмиру мы объясним. Он согласится. Другого выхода у него нет. Беда в другом. Ибрагимбек превысил свои полномочия и затеял склоку с горными племенами. Кабул немедленно отреагирует на это или уже отреагировал. Неужели Ибрагим настолько близорук, что вздумал воевать против всего Афганского государства? Потому-то вам и надо ехать в Кундуз, остановить Ибрагима.

Но Мукумбаева занимало другое.

— Бадахшан? — заговорил он. — Теперь я понимаю, почему сегодня Ага Хан говорил о государстве Бадахшан.

Он опустил голову и внимательно разглядывал носки своих лаковых мягких сапог.

Дипломат, тончайший политик, Юсуфбай Мукумбаев при всей своей благодушной и простоватой внешности обладал хитроумием и коварством. И если эмир-изгнанник еще мог похвастаться какими-то успехами на международной арене, то это объяснялось тем, что его полномочный министр и посланник при Лиге Наций превосходно умел комбинировать методы азиатской и европейской дипломатии. Мистер Эбенезер знал это и в душе даже побаивался ловкого бухарца.

— Да будет дозволено задать вам, сэр, еще один вопрос? — медленно сказал Мукумбаев.

— Говорите же! — В тоне мистера Эбенезера прорвались нетерпеливые и даже грубые нотки.

И вновь Мукумбаев проявил весь свой восточный такт и выдержку. Спокойным, ровным тоном он спросил:

— На сегодняшнем почтенном собрании мы лицезрели и слышали странное и непонятное, совсем непонятное.

И он опять остановился.

— Да что же, наконец?

— Мы старались не видеть — и видели. Мы зажмурили глаза — и сияние жгло наши зрачки. Мы не хотели этого, мы не смели… и все же мы лицезрели дочь пресветлого нашего эмира — будь он благословен! Мы видели принцессу Монику-ой. И увы! Она стояла перед всеми с открытым лицом в неподобающих одеждах, обнажающих непозволительно ее стан. И мы слышали слова его светлости Ага Хана, касавшиеся принцессы. И мы впали в море удивления и океан недоумения.

По обыкновению, мистер Эбенезер Гипп едва не чертыхнулся. Он не был дипломатом. Тем не менее он сдержался, с трудом не дал проклятию сорваться с губ. Он понимал, что лучше сдержаться.

— Чему же вы так удивились, господин министр?

— Нам известно, сэр, что их высочество Сеид Алимхан — да будет с ним мир! — собственнолично соизволил просватать свою дочь принцессу Монику-ой за его высокопревосходительство господина командующего силами ислама, амирлашкара Ибрагимбека Чокобая. Слово обещания эмира Бухары незыблемо! И что же скажет ныне их высочество, когда до них дойдет весть о столь недостойном событии, лицезреть каковое нам пришлось здесь, во дворце Хасанабад?

И он низко поклонился. И в этом глубоком подобострастном поклоне чувствовались ирония, издевка, возмущенный протест.

Ничего не скажешь — Юсуфбай Мукумбаев отличался удивительным тактом. Он резкого слова никогда никому не сказал. Вот и сейчас, все еще кланяясь и пятясь задом, он проследовал к дверям. Два боя в белых одеждах и белых тюрбанах почтительно распахнули тяжелые, невероятно высокие резные створки, и полномочный министр удалился, все так же пятясь, из банкетного зала.

Всем своим видом Мукумбаев показывал, что считает невозможным оставаться там, где попираются прерогативы его хозяина и сюзерена.

И хотя глаза разъяренного мистера Эбенезера застилала какая-то пелена, он это понял. Понял он еще и то, что Юсуфбай Мукумбаев не поедет в кундузский Сиаб в ставку Ибрагимбека и предоставляет мистеру Эбенезеру и Англо-Индийскому департаменту самим разбираться в создавшейся запутанной ситуации.

СВЯЩЕННОЕ ДЫХАНИЕ

И лучший плод может испортить червь.

Самарканди

Дипломатия — это ползучее пресмыкающееся, змей-боа, удушающий тигра.

Бернард Шоу

Присутствие мисс Гвендолен, простой экономки, на торжественной церемонии у Живого Бога могло показаться неуместным, и потому она проскучала несколько часов в отведенных для нее и Моники покоях Хасанабада.

Мисс Гвендолен нервничала. Из-за бомбейской влажной духоты у нее приключилась мигрень. Возможно, причиной ее послужила возня слуг в гостиной. Перед уходом на церемонию мистер Эбенезер, вынимая кошелек, уронил рупию, и она куда-то закатилась. Он заставил трех приставленных к ним юнцов-боев искать монету. Они с шумом передвигали тяжелую, шведского стиля, дорогую и очень неуклюжую мебель и шарили по углам.

Слуги так и не нашли рупию. Мистер Эбенезер отличался мелочностью, скупостью, а на Востоке презирают скупцов. Мисс Гвендолен видела, что юнцы перемигиваются, и вспомнила отталкивающую манеру мистера Эбенезера пересчитывать кусочки баранины в плове и на шашлычных шампурах.

Сегодня она ничего не сказала ему, но дала себе слово не забыть эту злосчастную серебряную рупию. Имперскому чиновнику, да еще занимающему такой высокий пост в Азии, не подобает выставлять напоказ свои гарпагоновские привычки.

Возможно, потому мистер Эбенезер по возвращении с приема подвергся допросу с пристрастием. Осторожно, на цыпочках ходил он в домашних туфлях взад-вперед мимо тахты, на которой лежала стонущая мисс Гвендолен. Лицо Эбенезера несколько отекло и побагровело от многих рюмок редкостных коньяков, которые он выпил на приеме во дворце, но он пытался сохранять бульдожью суровость, хотя и не без трепета ждал выводов и оценок.

Он ходил взад-вперед, напуская на себя независимый вид, и удивлялся: почему он, человек волевой, жесткий, — а он ставил жесткость себе в достоинство, — человек непреклонный, трепещет при одном звуке голоса молодой женщины, даже не жены, а… скажем, квалифицированной служанки. Ну ладно, он кривит душой, когда называет мисс Гвендолен «служанкой». Он-то отлично знает, какая она служанка! К тому же «хозяин преисподней» наделил мисс Гвендолен мистической силой.

И рад бы мистер Эбенезер избавиться от своей чертовой экономки, но… не все в нашей власти.

Он, относящийся с полной серьезностью и ответственностью к своему высокому положению в колониальной администрации, он, незаурядный чиновник, облеченный огромной властью в Северо-Западной Индии, держащий в руках многие человеческие жизни, при одном взгляде, при одном слове своей экономки чувствует себя ничтожеством, мальчишкой, робким школьником. И все из-за того, что он не обладает ни фантазией, ни комбинаторскими талантами, ни умением вовремя предугадать замыслы своих противников. А вот мисс Гвендолен-экономке хватает и фантазии, и комбинационных способностей, и дьявольского чувства предугадывания. И даже с избытком. Он не мог не признаться, конечно, про себя, что его экономка знала Восток и людей Востока лучше него. Он даже