но ветер и волны уносили зов прочь. Мы цеплялись за его рукава, словно малые дети.

– Папа! Папа, я приведу кого-нибудь! – крикнул я ему в ухо.

Он выкрутил мне руку – а ведь папа никогда не делал больно ни одному из нас.

– Нет! – рявкнул он. – Не смей никого приводить!

Глаза у него побелели. Только спустя много лет я понял: он по-прежнему надеялся, что мы найдем их живыми, он спасал ее от всех, кто мог ее забрать.

Поэтому мы искали их сами. За ревом ветра и моря никто не слышал, как мы кричим: “Мама, Энни, Дина, мама, мама, мама!” Джеральдина осталась на берегу; она металась по пляжу, карабкаясь по дюнам и цепляясь за заросли травы. Мы с отцом по пояс вошли в воду. Когда ноги онемели, идти стало легче.

Остаток ночи – до сих пор не знаю, сколько она длилась и как нам удалось ее пережить, – я боролся с течением и вслепую пытался нащупать что-то в сбивающих с ног волнах. Однажды пальцы в чем-то запутались, и я завопил, подумав, что поймал одну из них за волосы, однако вытащил из воды огромный пучок водорослей, похожий на отрубленную голову. Они обвили мои запястья, цеплялись за них, когда я пытался отбросить пучок. Позже я заметил, что холодная лента водорослей по-прежнему обмотана вокруг моей шеи.

Когда рассвет окрасил мир в унылый выбеленно-серый цвет, Джеральдина нашла Дину, которая, словно кролик, зарылась головой в заросли тростника, по локоть закопавшись в песок руками. Джери отгибала длинные стебли, один за другим, и отбрасывала пригоршни песка, словно освобождая хрупкий предмет, который от любого неосторожного движения может расколоться вдребезги. Наконец Дина, дрожа, села на песке. Ее взгляд сфокусировался на Джеральдине.

– Джери, – сказала она. – Мне снились плохие сны.

Потом она увидела, где находится, и завопила.

Отец отказывался уходить с пляжа. В конце концов я завернул Дину в свою футболку, тяжелую от морской воды, так что Дину затрясло еще сильнее, перекинул ее через плечо и отнес обратно в трейлер. Джеральдина ковыляла рядом, поддерживая сестренку, когда мои руки начинали скользить.

Дина была холодная как рыба и вся облеплена песком. Мы стянули с нее ночнушку и укутали во все теплые вещи, которые смогли найти. От кардиганов пахло мамой – возможно, поэтому Дина взвизгнула, словно щенок, которого пнули, или потому, что мы по своей неуклюжести причинили ей боль. Джеральдина разделась догола, будто меня там и не было, забралась в Динину койку вместе с Диной и накрыла обеих с головой одеялом. Я оставил их в трейлере и пошел за помощью.

Свет сделался желтоватым, и отдыхающие в других трейлерах уже начали просыпаться. Женщина в летнем платье наполняла чайник из крана; вокруг нее вертелась парочка малышей, плескаясь друг в друга водой и захлебываясь хохотом. Мой отец обессиленно упал на песок, глядя на встающее над морем солнце.

Мы с Джери были с головы до ног в ссадинах и царапинах. Самые глубокие продезинфицировали медики из “скорой” – один из них присвистнул, увидев мои ноги, но почему он так сделал, я понял лишь много позже. Дину увезли в больницу, где объявили, что физически она в порядке, не считая легкой гипотермии. Врачи разрешили нам с Джери забрать ее домой и ухаживать за ней до тех пор, пока они не выпишут отца, – сначала они хотели убедиться, что он “не выкинет какую-нибудь глупость”. Мы сказали им, что нам помогут тетушки – выдуманные на скорую руку.

Две недели спустя какие-то корнуоллские рыбаки выловили мамино платье, оно запуталось в сетях. Его опознал я: отец не вставал с постели, и я ни за что не допустил бы, чтобы платье увидела Джери. Это было лучшее мамино платье из кремового шелка с зелеными цветами – она долго на него копила. Когда мы отдыхали в Брокен-Харборе, мама надевала его к мессе, а потом к воскресному обеду в “Линче” и на прогулку по взморью. В нем она была похожа на балерину, на стоящую на цыпочках смеющуюся девушку со старой открытки. Когда я увидел платье на столе в полицейском участке, оно было все в бурых и зеленых полосах – их оставили безымянные существа, которые вплетались в него в воде, трогали, ласкали его, помогали ему в дальнем пути. Я бы даже не узнал его, если бы мы с Джери, собирая мамины вещи перед отъездом, не заметили, что оно исчезло.

Вот что сообщил Дине мой голос из радиоприемника в тот день, когда мне досталось это дело: “Смерть, Брокен-Харбор, обнаружено тело, на месте работает судмедэксперт”. То, что это почти невозможно, ей бы и в глову не пришло: все законы вероятности и логики, аккуратные осевые линии и катафоты, которые позволяют нам удержаться на дороге в непогоду, для Дины ничего не значат. Ее разум завертелся, потеряв управление, попал в аварию, превратился в груду дымящихся, потрескивающих обломков и невнятного бормотания – и она пришла ко мне.

Она так и не рассказала нам, что произошло той ночью. Мы с Джери тысячу раз пытались застать ее врасплох – спрашивали, когда она дремала перед теликом или витала в мечтах, глядя в окно машины. Она неизменно отвечала: “Мне снились плохие сны”, и взгляд ее голубых глаз ускользал в никуда.

Когда ей исполнилось лет тринадцать-четырнадцать, мы начали осознавать – постепенно и почти без удивления, – что с ней что-то не так. Были ночи, когда она до рассвета сидела на моей кровати или на кровати Джери, взахлеб тараторя что-то невразумительное и злясь на нас за то, что мы не стараемся ее понять. Были дни, когда нам звонили из школы и говорили, что она в ужасе смотрит перед собой остекленевшим взглядом, словно ее одноклассники и учителя превратились в бессмысленные жестикулирующие и бормочущие пятна. На ее руках то и дело появлялись царапины от ногтей. Я всегда принимал как данность, что именно та ночь врезалась в память Дины и теперь разрушает ее разум. В чем же еще могла быть причина?

Никакой причины нет.

У меня снова закружилась голова. Я представил себе отвязавшиеся, взлетающие воздушные шары, взрывающиеся в разреженном воздухе под давлением собственной невесомости.

Время от времени в коридоре раздавались шаги, однако перед моей дверью никто не остановился. Дважды звонила Джери, но я не ответил. Наконец, собравшись с силами, я встал, взял рулон бумажных полотенец и как мог вытер вино с ковра, после чего посыпал пятно солью. Остатки вина я вылил в мойку, бросил бутылку в мусорное ведро и вымыл бокалы. Потом нашел