Секи, начальник, я гулял на склоне дня,

Глазел на шлюх и мирно кушал пончик.

И вдруг хиляет этот фраер до меня,

Кричит: «А ну, козел, займи-ка мне червончик!»

Все закипело, по натуре, вовнутрях,

И трохи я меж рог его не двинул.

Но нас сознанию учили в лагерях,

И я сдержался, даже шабера не вынул.

— Воистину невиновный! — хихикает Лика, а я продолжаю:

Но он, хамло, хотя по виду и босяк,

Кастетом, бес, заехал мне по морде.

Тут сила воли моя кончилася вся.

И вот я тут, а морда эта в морге.

Секи, начальник, я все честно рассказал

И мирно шел сюда в сопровожденьи.

Ведь я железно с бандитизмом завязал.

Верните справку о моем освобожденьи[113]

— Кто автор этих песен? Ведь действительно талантливый автор, жаль только темы у него мусорные. — спрашивает Катя.

— Владимир Шандриков. Если не ошибаюсь, сибиряк, простой парень из Омска.

— Может быть стоит ему помочь? Я бы могла организовать ему публикации, да и концерты тоже вполне реальны. Только не нужно песен про этот генетический мусор. Эти две песни можно оставить, они вполне сатирические по своему настрою, но если их станет больше, то они наоборот, станут рекламой антиобщественного образа жизни.

— А что? Я могу по своим каналам узнать про Шандрикова. — кивает Антон — Но уговаривать его сменить тематику будешь сама. Согласна?

— Конечно согласна. А теперь, Юра, спой нам что-то хорошее. Настоящее, комсомольское.

— Пожалуйста:

Кровь городов

В сердце дождя,

Песни звезд у земли на устах.

Радость и грусть,

Смех и печаль —

Все в наших руках.

Визг тормозов,

Музыка крыш —

Выбор смерти на свой риск и страх.

Битва за жизнь

Или жизнь ради битв —

Все в наших руках.

Что проросло,

То привилось —

Звезды слов или крест на словах.

Жизнь без любви

Или жизнь за любовь —

Все в наших руках[114]

Эта песня в моём времени не стала комсомольской. Наоборот, она здорово послужила делу развала Советского Союза — недаром её постоянно крутили все радиостанции во времена ГКЧП[115]. Кстати… В том мире не задался вопросом, а в этом мире и спросить некого: как на склоне жизни оценил своё участие в развале СССР Костя Кинчев? Впрочем, это совершенно риторический вопрос. Здесь и сейчас она придётся ко двору, поможет в укреплении советской общности. Песни — они ведь как оружие или музыкальные инструменты, помогают выполнить некую работу, а уж какая это будет работа, решает тот, кто управляет оружием.

А потом мы разбрелись спать. Девушки, как выяснилось, имеют на нас вполне матримониальные планы, поэтому спать они улеглись вместе, в маленькой спаленке. Даша и Лика на большой кровати, а Кате кровать досталась маленькая, в смысле узенькая. Мы тоже продемонстрировали серьёзность своих намерений тем, что никто не предпринял попыток вторгнуться в девичий анклав. Я расположился на веранде, благо не забыл свой спальный мешок, а парни нашли неплохие полати за печкой, так что все дрыхли спокойно и сладко, пока нас не разбудила соседка, стуком в окно веранды:

— Дачники! Вы свеженького молочка не желаете? Парное, едва только-от процедила! — как положено коренной москвичке, вернее подмосковенке, она премило акает.

— Сколько у вас? — высунулся Антон.

— Дак, сколько надо, столько и есть. Эвона, целое ведро-ат.

— Нас шестеро…

— Ты, милок, бери по литру на личность! С утреца молочко-ат душевно идёт.

— А не пронесёт ли нас с твоего молока?

— Это милок, как посмотреть. Вы городские, к домашнему молоку непривычные. Первые два дня непременно прослабит. Но это без неприятностей, а только потому как организм-ат прочистится. Да не сомневайся, милок, хорошее молочко.

— А ведь уговорила, языкастая! Только у нас тары нет.

— Вот уж не беда! Сейчас же и тару вам спроворю.

Разбитная молодка повернулась в сторону своего дома, и сложив ладони рупором, пропела:

— Гешка! А ну-ка принеси две трёхлитровки, что на окне сохнут!

Не прошло и двух минут, как к нам во двор закатился совершенно круглый пацан лет пяти-шести и доложил:

— Ма, трёхлитровки-ат доставил. А мне вовсе не тяжело!

— Умница ты у меня, Геша! — похвалила отпрыска молодка и повернулась к Антону — Только банки с отдачей. Сам понимаешь, в хозяйстве нужная вещь.

— Верну-верну.

— А к молочку я могу и хлебца доставить. Как ваш заезд вчера увидала, так и квашню затворила. В печи он ужо, хлебец-ат. Возьмёте к молочку-ат?

— Ну, ты пробивная красавица! Конечно, возьмём хлеб, только когда его ждать? Кушать-то уже хочется.

— А чего долго ждать? Сейчас до дому дойду, да из печи и выну, а Гешка и принесёт.

— Да, красавица, справный у тебя помощник растёт.

— Сынок славный: умный да работящий. Помощник! В школу ещё не пошел, а уже читать научился. Лиза, соседская девочка с ним в школу играет, вот и научился.

— Ты погляди, какой разумник растёт! Ну, красавица, присылай Гешу с хлебом, мы уж и завтракать будем.

Три дня в деревне пролетели как один миг, но как ни хорошо на природе, пришлось возвращаться: мою работу никто кроме меня не сделает.

А хандра? Хандра ушла.

— Юра, обещай мне что мы будем часто выезжать в деревню. — уже в машине высказалась Катя.

— В деревню — всегда пожалуйста — солидно киваю я поворачивая с деревенского просёлка на асфальт. Здесь асфальт ещё узенький, но нам достаточно: наши машинки легки и подвижны.

Москва, 19.22. 07.11.1974, вторник

Сегодня мы вчетвером, вместе с Катей, прошли в рядах демонстрантов по Красной площади, в составе колонны студентов МГУ. Катя учится вместе со мной на экономическом факультете. Причина: влюбилась. По счастью, не в меня, хотя изначально именно я был причиной её сердечной муки. Но почти сразу ей понравился Сергей, вот я и получил отставку, хотя и не вполне окончательную. Отношения у нас с Катей скорее родственные, и я выступаю в качестве старшего брата, несмотря на то, что она на два года старше меня…

Но вскоре я понял, что насчёт наших отношений с Катей