Шрифт:
Закладка:
У Ивановых все очень грустно. Всеволод в том же виде. Иногда выпадают дни, когда он говорит, оживляется, но больше спит. <…> Очень жалею Асеева, мы с ним были друзьями по телефону, иногда он звонил, и мы долго разговаривали. У меня есть очень хорошая его книжка о поэзии: „Зачем нужна поэзия“.
Вот так мы и живем. Все шлют приветы. П. Л. отдельно и очень горячий.
Целую…»
«6 августа 1963 г., Николина Гора
Дорогая Валентина Михайловна!
Давно нет ни звонков, ни писем, очень скучно. Я собираюсь в Ленинград 14 августа, беру с собой Анюту, Федя раньше едет с Татьяной Дмитриевной [Дамир]. Нога уже ходит в „лонгетке“ и старается расхаживаться, что постепенно удается делать. Вообще я довольно счастливо из этого дела выхожу. Нога имеет вид вполне нормальный, но пока еще не так подвижна, как другая. <…>
Нат. Конст. [Капица] тоже поехала в Жаворонки опекать Алену и пожить с Леней. Она тоже поедет в Ленинград, ей хочется туда поехать с Аленой. Так что нас там будет целая толпа. <…>
Мажисьен раза два в неделю носится в город, но больше сидит на своем гамаке и трудится над своими вещами. Ему хочется куда-нибудь поехать. Может быть, мы поедем недели на две просто так, куда глаза (или фары) глядят. <…>
Я сейчас уже переехала наверх и хожу по лестнице, а это очень хорошая гимнастика.
П. Л. шлет привет, он скучает без Вас, и я тоже. Подумайте об этом, и, может быть, можно будет как-нибудь увидаться? Мы можем приехать и увезти Вас к нам? А потом, через некоторое время, отвезти обратно…»
Валентина Михайловна – Анне Алексеевне
«8 августа 1963 г., санаторий „Поречье“
…Для меня грустно, что Вас долго не видела, а выехать отсюда не так просто. Автобус до жел[езной] дор[оги] из санатория то ходит, то нет, да и не всегда берет посторонних пассажиров. Вот я и сидела.
Что-то написала, но, по-моему, плохо. Вот почитаю Вам, и Вы покритикуете. Надеюсь, что Вы будете „критиком и крытиком“, но не „крутиком“. Жажду Ваших советов.
Как радует меня Ваша душка-ножка, как она себя хорошо ведет! Hoch! Hoch! Hoch![167] <…>
Я написала письмо Тамаре, пока писала, поливалась слезами.
Очень радует, что Вы поедете в Ленинград, и какая Вы умница, что берете с собой внуков.
Как бы Вас увидать до отъезда. Может, все же Вы заедете? Я забыла бы сразу все горести. Обрадуйте!
Угощу чешским шоколадом – ей-Богу!..»
Анна Алексеевна – Валентине Михайловне
«24 сентября 1964 г., Москва
Дорогой, очень благожелательный друг. Спасибо за письмо, Вы меня избаловали, и я всегда жду писем, как только Вы уезжаете. Как Ленинград? Светит ли Вам солнце так, как оно делает у нас. Тепло днем, красиво неописуемо. Деревья в саду ярко-красные, оранжевые, золотые, лиловые и вообще всех цветов. Вчера вечер был удивительный, можно только пожалеть, что нет Моне. Все было в дымке лиловой, голубоватой, все шевелилось и менялось, казалось, что только можно быть или Моне, или пуантилистом. Наша ТЭЦ была великолепна, не оторвать глаз. Трубы парили в воздухе совсем невесомые. Бывает же такое! <…>
Мы, вероятно, поедем с П. Л. в середине октября в Крым, в Ореанду, чтобы П. Л. немного отвлекся от лаборатории и отдохнул. Он совершенно погружен в опыты, мало что замечает, но все же мы были на „Севильском цирюльнике“ в Большом. Женщины намного лучше поют мужчин, постановка обыкновенная, но приятно, что артисты когда поют арию, то прямо становятся лицом в зал – никакой „системы Станиславского**. Это очень хорошо действует. Выставка громадная. Есть костюмы и эскизы Гуттузо – очень живописные, еще некоторые интересные. Из старинных – во всех видах Бибиэно, который оставил неизгладимый след в итальянском театре, до сих пор многие декорации в его духе. Все-таки интересно и поучительно – наши девушки не так уж плохи! Встретили Вишневскую с Ростроповичем, я никак не ожидала, что она такого небольшого роста и такая рыжая! А он важно круглый.
Приложение
Коктебель, 1917 год
Постоянно у Волошиных в доме Анна Дмитриевна Байкова и ее сестра, молоденькая фельдшерица, приехавшая с фронта и застрявшая на юге. Из Петрограда приехал муж
А. Д. – профессор Байков. Он обладал феноменальной памятью и очень любил литературу. У Волошиных была привычка проверять знакомых – достаточно ли понимают шутки, стоит ли с ними иметь дело.
На стене висела картина, как говорит А. Дм., почти абстрактная. Квадраты, углы, не поймешь что. К ней подводили тех, которых хотели проверить. Стоит Байков и спрашивает у Волошина: „Это что?“ – „Мой портрет, – отвечает Волошин. – Похоже?“ – „Нет, что-то я ничего не пойму“. Но на этом разговор не кончился, говорили и спорили еще долго.
Через несколько дней все опять у Волошиных. Входит его мать, говорит, что приехала дама, у нее неполадки с насморком. Она просит, нельзя ли ей остановиться. Как думает Макс? Все принимают участие. Конечно, пригласить. Входит дама в большой шляпе, вуали, оригинальное платье, все необычно и странно. Все знакомятся. Она начинает осматриваться, подходит к картине, той, у которой был разговор с Байковым. Дама садится напротив А. Дм., и та вдруг замечает у дамы мужские ноги. Ан. Дм. была страшная хохотушка, она падает на диван, хохочет до слез.
Выясняется, что это Ходасевич!
Вы знали такой эпизод из жизни Вашего дяди?
Байковы очень сдружились с Волошиным, у нее до сих пор есть его стихи и этюды.
Это правда был Ходасевич? Или Ан. Дм. что-нибудь перепутала?
Вот Вам „история“ из „истории“ Вашей семьи…»
Валентина Михайловна – Анне Алексеевне
«8 ноября 1964 г., Москва
Дорогие Южане!
Вы не представляете себе, до чего мне
