Шрифт:
Закладка:
Вдруг он услышал совсем рядом звук хрустнувшей ветки. Линицкий вздрогнул и тут же резко вытащил пистолет: живым, разумеется, он не сдастся. Но вскоре он увидел неподалеку невысокую и немолодую уже женщину с повязанным на голове платком и с лукошком в руке. Женщина тоже его заметила. Сначала остановилась в нерешительности, затем, видимо, сообразив, что немцам ни к чему сбрасывать сюда парашютистов, решительно направилась к Линицкому. И все же голос ее звучал настороженно.
– Вы кто будете? – спросила она.
Линицкий не имел права выдавать себя, хотя и понимал, что женщина, скорее всего, видела, как он спускался на парашюте, поэтому ответил неопределенно по-сербски. Впрочем, если выяснится, что она служит немцам, ему ничего не останется, как пристрелить ее.
– Вот, неудачно приземлился, – ткнул он рукой в ногу, попытавшись улыбнуться.
– Я вижу! Вы кто будете? – она снова повторила свой вопрос, подойдя к Линицкому и трогая его больную ногу.
Он, сцепив зубы, лишь слегка дернулся, но женщина и так все поняла.
– Вы к четникам или к коммунистам? – Она поняла, что на прямой вопрос незнакомец не ответит, и решила задать наводящий.
– Немцы поблизости есть?
– Да нет! Они боятся сюда заходить. Если только во время облав, с собаками.
– А вы кто? – теперь уже поинтересовался Линицкий.
– Здесь наше село недалеко, Толишница. Я оттуда.
Линицкий понял, что летчик высадил его точно в заданном квадрате. Толишница находится в истоке реки Лопатницы на высоте около 700 метров. С южной стороны село окружает горный массив Чемерно, а с восточной – гора Триглав, красивейшая трехголовая гора Юлийских Альп. Это была Словения.
Село Толишница свое нынешнее название получило в честь некоего Толиши (Толи), который был охотником и погиб в этих местах. Северная же часть села (заселок) называется Пропленица, от первобытного названия Пролупленица. Как говорят в народе, сербские гайдуки по ночам лупили палками по деревьям, пугая турок, – отсюда и название.
Именно в Пропленице и жила женщина.
– Давайте, я вам помогу идти, – предложила она. – Вас как зовут?
– Нет, надо сначала парашют закопать. А зовут меня Леон. А вас как?
– Катица.
Линицкий удивленно двинул бровями: совсем как его жену. Затем улыбнулся и сказал словами известной народной песни:
– Айде, Като, айде, злато! – что означало: «пойдем, Катя, пойдем, золотце».
Женщина улыбнулась, подставила ему плечо. Линицкий, одной рукой напирая на палку, другой на плечо женщины, медленно побрел вперед.
Идти приходилось осторожно, с оглядкой. Хотя и лес вокруг, однако же и в лесу бывают чужие глаза и уши. А темнеет в эту пору довольно поздно. Впрочем, добрели они до села как раз таки в самые сумерки. На опушке леса перед открытой местностью Линицкий остановился, внимательно посмотрел вперед, затем по сторонам.
– В селе точно нет немцев или усташей?
– Вот ей-богу, говорю же вам.
– А вы уверены, что там нет и их тайных агентов или осведомителей?
Здесь уже женщина задумалась.
– В общем, Катица, давайте сделаем так. Я останусь здесь до полной темноты, а ночью вы за мной придете…
– Вы ж голодный, небось? – перебила она его, но Линицкий решительно махнул рукой.
– Голод в моем случае – не самое страшное… Да, и вот еще что. Никому не сообщайте обо мне. А я немного у вас отлежусь, нога пройдет, и я уйду. Мне в Белград нужно.
– Белград?! Там же немцы, – всплеснула руками Катица.
– А где их сейчас нет? Вся Европа под немцами. И потом, Белград – не Толишница, там укрыться можно.
На том они и расстались. До ночи. А утром оказалось, что Линицкому придется задержаться здесь надолго – нога опухла настолько, что даже прикоснуться к ней было больно, не говоря уж о том, чтобы наступить на нее. У него началась горячка, стал бредить, и в бреду сербские слова перемежались с русскими.
Тогда Катица подозвала к себе тринадцатилетнюю дочку, девочку с удивительно большими синими глазами и почти черными волосами чуть ниже плеч, заплетенными в небольшую, но толстую косу.
– Даринка, девочка моя, нашему парашютисту совсем плохо. Беги в лес, к нашим, скажи им, что мамка подобрала в горах парашютиста. То ли серб, а может, и русский. Ему нужно в Белград, но идти он совсем не в состоянии – при падении сломал ногу. Пусть пришлют доктора. Но только, золотце мое, будь осторожна.
– Не беспокойся, мама. Это же не первый раз. Ты же меня знаешь.
– Знаю, радость моя, – глаза у матери повлажнели, когда она поцеловала дочь в лоб. – А Андрияну от меня пирога передай. И скажи, пусть бережет себя. После гибели отца и Марка он единственный мужчина в нашей семье.
Поздно вечером того же дня в окно дома Катицы тихо постучали. Женщина пригасила керосиновую лампу, подошла к окну, осторожно из-за занавески выглянула.
– Мама, это я! – отозвалась Даринка.
Катица облегченно выдохнула. Но пришедший в это время в себя Линицкий, сорвав с головы мокрое полотенце, которым хозяйка обмотала ему голову, приподнявшись на локтях, встревоженно спросил:
– Это кто?
– Очнулся, родимый? Не волнуйся, это дочка моя, Даринка, вернулась. Я ее за доктором посылала. Ты-то уж совсем плох.
– За каким доктором? – спросил Линицкий, пытаясь нащупать под подушкой пистолет или хотя бы нож.
Но Катица его уже не слышала, она в это время открывала дверь. В дом первой вбежала Даринка, за ней вошел высокий, широкоплечий, черноволосый мужчина лет тридцати пяти в военной форме и пилотке-триглавке на голове (такую пилотку носили все словенские партизаны, сообразуясь со своей знаменитой горой Триглав) и с немецким шмайсером через плечо. Катица узнала его – это был Боян, сам командир отряда. За ним с саквояжем в руке, одетый в штатское, с бородой и широкими бровями, худой, но костистый вошел доктор. Катица уже хотела было
