передают военные, волонтеры, родные наших воинов. На фронте и в Киеве, в госпиталях, во время церемоний награждения героев в Мариинском дворце. Эта доска для шевронов заполняется, но очень медленно, потому что каждый раз Кирилл забирает. И я счастлив, что его интересует именно это. Наши герои, наша оборона, украинские шевроны. Уже давно я хотел сделать специальную серию публикаций в моих соцсетях об этих шевронах. О том, откуда они. Кто их передал. Какие это подразделения. И именно сегодня мы приступим к таким публикациям».

Что это за шевроны? Это коллекция подарков, их передают Зеленскому из разных частей, иногда присылают родственники погибших и живых: за каждым шевроном — судьба. На момент написания этого текста стену кабинета Зеленского украшают 53 шеврона: спецподразделение Kraken, 110-я отдельная механизированная бригада, 36-я отдельная бригада морской пехоты, 38-я отдельная бригада морской пехоты (две волчьих головы на черном фоне и надпись Victoria amat fidelis — «Победа любит верных»). Здесь же — шеврон 10-й отдельной горно-штурмовой бригады «Эдельвейс», прославившейся при обороне Соледара. И здесь же — значок благотворительной организации из Херсона «Котики-патриотики».

Вот эти котики в сочетании с волками — и есть сегодняшний срез украинского национального характера, и не зря Зеленский дарит лучшие экземпляры этой коллекции своему сыну. Тему семьи, как я заметил, он поднимает не чаще раза в квартал — отлично понимая, насколько патетично и вместе с тем интимно это звучит. Эта тема не должна превращаться в разменную монету.

   1. Юмор. Это, казалось бы, само собой — и вместе с тем в обращениях Зеленского удивительно мало его фирменного юмора, хотя бы и черного. Иногда промелькнет мрачный каламбур насчет закрытых укрытий, куда не смогли попасть люди; иногда прозвучит знакомая, почти КВНовская интонация в ответе на вопрос о прорусских настроениях в Европе. «Что значит прорусские? Поддерживающие терроризм? Я что-то не вижу американцев, которые бы переезжали жить в Россию, что-то не вижу и самих русских, что пересаживались бы на автомобили советского образца...»

Но тут мы должны высказать мысль парадоксальную и, пожалуй, циничную: нечто трагикомическое по определению есть в самой ситуации, когда лидер нации обязан выступать с ежедневными обращениями. Такого ведь нигде не было. Попробуйте представить себе Сталина, вынужденного во время войны ежедневно обращаться к нации: он спекся бы через неделю, весь его имидж — о чем можно написать отдельную работу — держался на поэтике умолчаний, на том, что «не должен царский глас на воздухе теряться по-пустому». Больше того — в критические минуты он таких обращений избегал, потому что сам был до смерти перепуган. 22 июня 1941 года к стране обращался Молотов, а 15–16 октября того же года, в дни знаменитой московской паники, вообще никто не обращался! Есть воспоминания сталинского охранника Рыбина — утром 16 октября Сталин, мол, проезжал по улицам, увидел чудовищную картину мародерства, велел остановить машину и вышел к народу поговорить. (О чем? Он собирался остановить мародерство среди населения, брошенного начальством на произвол судьбы? Как хотите, но идиотом он не был). Его спросили, когда погоним врага. «Будет время — погоним», ответил он, поехал в Кремль и раздумал уезжать из Москвы. Каким-то удивительным образом собравшаяся вокруг Сталина толпа не оставила ни единого свидетельства об этом потрясающем жесте, и ни одного мемуара, кроме свидетельства охранника, мы на эту тему не имеем. И, зная Сталина, вечно подозревавшего народ в желании его скинуть, мы эту историю никак не можем принять на веру, хотя под действием стресса чего не отчебучишь. Мы прекрасно знаем и то, что Путин в критических обстоятельствах — будь то Беслан или марш Пригожина на Москву — прячется от прессы и не делает публичных заявлений. Во время войны он обращался к нации с программными речами считанные разы и повторяет в этих речах одно и то же: мы не начинаем войны, мы их заканчиваем, нас обложили, нам не оставили выбора... Твердить это ежедневно было бы уже просто фарсом. Да что Путин! Черчилль, с которым Зеленского одобрительно или иронически сравнивают чаще всего, эксплуатировал свой знаменитый ораторский дар не чаще раза в неделю. Я действительно не знаю ни одного мирового лидера, включая говорливейших Кастро и Лукашенко, кто выдержал бы режим ежедневных телеобращений. Арестович — и тот сорвался, став перед этим объектом бесчисленных шуток про «две-три недели», отделяющих страну от победы. Правда, его эфиры продолжались по часу, а обращения Зеленского максимум десятиминутны. Но все равно — это беспрецедентный стендап.

Каждый день он отвечает на самые болезненные вопросы, будь то паника по случаю возможного подрыва Запорожской АЭС или русские попытки контрнаступления. Он понимает свою президентскую миссию — к вопросу о короле-нарраторе — именно как нарративную и отчасти психотерапевтическую. Ситуация, когда президент вынужден — и считает долгом — ежедневно обращаться к стране, конечно, не просто ненормальна — она исключительна. Зеленский работает не только украинским Черчиллем, но еще и украинским Левитаном. И это — особенно в том иррациональном, часто безумном состоянии, в котором пребывает Украина — не столько пафосно, сколько еще и смешно, в том гротескном и высоком понимании смешного, о котором мы говорили применительно к «Слуге народа»: ведь в основе «Слуги народа» и его нынешнего продолжения, которое весь мир с восторгом и ужасом наблюдает — стартовый посыл: «Громадяне! Усим нам зараз дуже погано». Мы в кризисе — как сформулировал диакон Андрей Кураев, кризисом называется нормальное состояние мыслящего христианина. Нам трудно. Нам будет еще труднее. Наш случай беспрецедентен. Мы все про себя понимаем. И тем не менее отступать нам некуда.

И вот эта интонация обреченных на победу — поскольку поражение приведет к уничтожению Украины, а возможно, и гибели Европы в целом — создает ни с чем не сравнимый гротеск, мешает Украине скатиться в скучный пафос, делает Зеленского гораздо более человечным, чем все прочие мировые лидеры. Происходит это потому, внимание, что ситуация человека и есть ситуация обреченного триумфатора. Он царь природы и победитель стихий, он смертен и бессмертен, он смешон и страшен. Необходимость каждый день из этой позиции говорить с Украиной, которая тоже находится в двойственном положении и становится в глазах мира тем безупречней, чем жесточе испытания, выпавшие ей, заставляет Зеленского снова и снова напоминать о главном, фундаментальном противоречии человеческой природы. Это противоречие величественное. И смешное, ничего не поделаешь — я уверен, что в будущем байопике о Зеленском с этим неизбежным обращением будет связана масса гэгов. Зеленский, как Шахерезада, должен говорить, пока