Нам, конечно, не удавалось заниматься этим каждый день: у нее на руках был институт, а мне нужно было кончать работу над диссертацией, что требовало тщательной проверки тысяч мелких деталей. Но два-три раза в неделю мы садились возле компьютера, и я лихорадочно записывала обрывки разговоров, подробности уличных сцен и торопливый пересказ драматических событий, составлявших невероятную ткань ее детства. Но главное, я постепенно начала проникать в самую суть ее отношений с Сабиной, в интимную душевную близость двух одиноких испуганных существ в чудовищно жестоком рушащемся мире.

И мне все ясней становилась потребность Сабины в этой имитации сеансов психоанализа, прикрывавших желание обреченной отчаявшейся души хоть с кем-нибудь, хоть с ребенком, поделиться драмой прожитой жизни. Я все больше верила, что Лина дословно запомнила длиннейшую повесть судьбы Сабины со всеми ее оттенками и переливами. Иногда у меня возникали сомнения, и я спрашивала Лину, уверена ли она, что Сабина употребила именно это слово, а не какое-то другое, и она всегда отвечала, что раз она так это восстановила, значит, именно так Сабина и сказала.

Правда, иногда ей казалось, что Сабина делилась с ней не только пересказом реальных случаев, но порой увлекалась и излагала свои фантазии – то есть не то, что было, а то, что ей хотелось бы пережить. Но отличить правду от фантазии было невозможно – я думаю, что Сабина и сама не всегда их различала. В свободное время я старалась прочесть о Сабине все, что появлялось в прессе.

Я как-то прочла, что Юнг начал строить свою круглую башню в 1922 году, причем вовсе не на острове, а на купленном им куске берега Цюрихского озера.

– Как же понять последний рассказ Сабины о ее поездке на остров? – спросила я Лину.

– Конечно, она могла все это придумать, – задумчиво сказала Лина. – Но более вероятно, что она и вправду ездила к нему на остров, потому что знала о его мечте построить башню, которую ему тогда не удалось осуществить.

Мы с Линой, медленно продвигаясь, путались в разнородных обрывках ее рассказов, когда неожиданно приехал Марат. Он сказал, что жаждет знать, как обстоят дела с воспоминаниями мамы, а из наших электронных писем ничего понять нельзя. Ради него мы решили напечатать все, что набралось за это время, и ужаснулись, получив гору невнятных, плохо между собою связанных эпизодов.

– Это какой-то кошмар, – огорчился Марат. – Разве можно сделать из этой свалки связную книгу?

– Можно, если не спешить, – спокойно отозвалась Лина.

– А может, нужно нанять архивиста-профессионала?

– Забудь о профессионале! – вспыхнула Лина. – Я никому, кроме Лильки, не позволю лезть мне в душу!

Марат сразу смирился, только кротко спросил меня, много ли времени займет эта работа.

– Не забудь, что мне еще надо к сроку закончить диссертацию! – осадила его я.

– А нельзя, чтобы диссертацию доделал кто-нибудь другой?

– Можно! Например, твоя мама, она – мой соавтор.

– Мама, – спросил он умоляюще, – это было бы возможно?

– Лет десять назад, пожалуй. Но сегодня у меня на это не хватит ни сил, ни глаз, – ты не представляешь, какая это ювелирная работа.

– А куда нам, собственно, спешить? – рассудила я. – Мы ведь не подписывали договор на срочное издание этой работы.

– О каком издании может идти речь? – всполошилась Лина. – Пока я жива, я никому не дам прав на издание этой книги.

Марат не стал спорить, а договорился с какими-то приятелями на три дня отправиться в лыжный поход.

– Странно, – сказала Лина, – он обычно приезжал навестить меня на два-три дня, а сейчас торчит здесь почти неделю и не собирается уезжать.

Мне это тоже показалось странным и даже опасным – на этот раз он был мил со мной, как никогда раньше. В эти дни я часто обедала у Лины – у меня совсем не было времени, и трудно было отказаться от стряпни Лининой преданной домработницы Насти. Во время этих обедов мне стало казаться, что Марат уделяет мне слишком много внимания. Я часто чувствовала на себе его особый мужской взгляд, словно он обнимал меня этим взглядом.

– А Марина не возражает, что ты застрял так надолго у старой мамочки? – полюбопытствовала Лина.

– Она не возражает, я отправил ее в роскошный круиз по Карибскому морю.

– Одну?

– Почему одну? С компанией друзей, которых я на дух не переношу.

– А девочки как же?

– Девочки только рады. Без нашего надзора их сладкая жизнь становится еще привольней.

– Современный мир встал на голову, – огорчилась Лина. – Интересно, где опустит он копыта?

В данную минуту современный мир интересовал меня мало. Кроме того, что работы у меня было по горло, с недавних пор Феликс вел себя как-то странно. Он уже не писал мне каждый день, а за последние три дня от него не пришло ни одного письма. Я несколько раз попыталась ему позвонить, хоть от нас это было безумно дорого. Пару раз телефон не отвечал, а на третий раз автоматический голос скучно сообщил мне, что набранный мной номер вообще отключен.

Ошеломленная этим ответом, я сидела, вперившись пустым взглядом в снежную темноту за окном и пытаясь осознать, что Феликс не только бросил меня, но еще сменил номер телефона, чтобы я не могла его найти. Я искала какую-нибудь точку опоры, и вдруг раздался телефонный звонок. Так поздно обычно никто мне не звонил, и я вообразила, что это Феликс. Но это был не Феликс, а Марат.

– Лилька, на меня накатила страшная тоска. Мамочка вызвала директорскую машину и укатила в аэропорт встречать какое-то важное академическое светило. А я сижу один и тоскую. Можно, я приду к тебе?

– Приходи, – вяло согласилась я.

Он явился через пять минут – Лина жила в двух шагах от меня. Он пришел, принеся с собой морозный воздух и бутылку вина.

– А это зачем?

– После стакана вина тосковать куда слаще. Попробуй. – И, не спрашивая разрешения, открыл дверцу буфета, достал оттуда два бокала и налил каждый до краев. – Закуски никакой нет?

Я нехотя вытащила из холодильника кусок подсохшего сыра – последние дни у меня совершенно не было времени заглядывать в гастроном.

– Поехали? – сказал Марат и поднял свой бокал. – За любовь!

– С чего вдруг такой тост?

– Я недавно понял, что кроме любви у человека ничего нет. Не люблю я Марину, и неясно, зачем мы продолжаем тянуть эту лямку: мы ни о каком пустяке не можем договориться. А я хочу кого-нибудь любить! – Он быстро выпил свое вино и, пока