Шрифт:
Закладка:
— Ваш отец, Павел Филиппович, должно быть, замечательный человек, — сказал Вальтер.
— О да, — откликнулся майор Смирнов. — Выпьем за его здоровье!
— И за то, чтобы сыновья не посрамили его, — прибавила Нина и попросила налить и ей.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
Ультиматум советского командования с требованием капитуляции генералы окруженной неприятельской армии отвергли. Начался последний акт немецкой трагедии под Сталинградом.
«Железная баня современной войны»… «Стальная романтика»… «Рай под сенью мечей!» Эти и подобные фразы мелькали в голове у Вальтера. Его душила ярость. «Проклятая, бесчеловечная свора фанатиков войны, сгиньте все до единого в этом урагане стали, а заодно с вами пусть сгинут и те глупцы, которые вновь и вновь идут, как бараны, на бойню во имя лживых целей! Вот вам райское блаженство под шум стальной бури! Вот вам эстетическое наслаждение бомбежками! Пришел ваш смертный час! Околевайте же, безнадежные глупцы! Околевайте!»
— Боже мой, до чего ж ты опять взбешен! — улыбаясь, сказал Осип Петрович. — О наших союзниках, что ли, думаешь? Что ж, им Северная Африка больше по душе, чем суровое побережье Ла-Манша.
— Что? — спросил Вальтер. — Разве я что-нибудь сказал?
— Ни слова. Но достаточно взглянуть на тебя!
— Брось… Как ты думаешь, Осип Петрович, долго это будет продолжаться?
— Канонада?.. Пока они не капитулируют. Или пока не будут уничтожены все до единого!
Из ближайшей лощины вышел отряд пленных немцев — закутанные в тряпье, грязные фигуры. Ноги и руки солдат были обмотаны кусками шерстяных одеял. Глаза горели голодным блеском.
Осип Петрович приказал немцам остановиться.
Вальтер открыл дверцу машины и спросил у одного из них:
— Из какого города?
— Я-то? Из Берлина.
— Из Берлина? О господи! И такой дурак? Я думал, берлинцы — они умные.
— Опостылело мне все это надувательство.
— Ах, так! Вдруг, значит, опостылело!
— А что? Почему это именно я должен был подать пример?
II
В балке Голой был захвачен немецкий фронтовой лазарет. Врачи и санитары в дикой панике разбежались. Вход в балку преграждали разбитые санитарные машины; на снегу валялись медикаменты, ампулы, тюбики, бинты и сломанные носилки.
В нос ударило неописуемое зловоние от грязи, гноя и лекарств. В одной землянке прямо на полу лежало пять трупов. На них были бинты, но эти люди умерли явно не от ран — они замерзли. Раненых бросили на произвол судьбы в землянках, где стоял сковывающий холод. Их облепленные грязью лица окаменели.
Во второй землянке Осип Петрович и Вальтер Брентен нашли еще семерых замерзших. Трое лежали друг на друге. Один солдат, забившийся в самый дальний угол, застрелился из маузера. Он умер, так и не выпустив пистолета из судорожно стиснутой руки.
У входа в следующую землянку стояла Нина Смирнова. Она была очень бледна. Молча кивнула она Вальтеру и полковнику. Им пришлось чуть не пополам согнуться, чтобы проникнуть в низкую, темную, но довольно просторную землянку. Все трое ступали с большой осторожностью, стараясь не наткнуться на мертвых, лежавших на заледенелом земляном полу. Коек и одеял здесь не было. На некоторых трупах не было даже гимнастерок. Кто же это похитил одеяла и стащил с мертвых одежду?
— Послушайте, тут кто-то есть! — воскликнула Нина.
Осип Петрович и Вальтер, переступая через трупы, подошли к ней.
Под ворохом рваных одеял и одежды что-то шевелилось. Нина сбросила лохмотья, и под ними оказался солдат, он стонал и ловил раскрытым ртом воздух.
— Товарищи, поднимите-ка его!
Раненого вынесли. Нина, захватив несколько одеял, вышла вслед за ним. Раненый громко вскрикнул, когда Вальтер тронул его за плечо.
— Боже мой, — пробормотал Вальтер, — этот еще живехонек.
Его положили на одеяла. Он оказался молодым человеком — самое большее лет двадцати пяти. К его телу примерзли комки грязи.
Нина опустилась на колени и осмотрела раненого, особенно внимательно — шею, по которой тянулась широкая, багрово-синяя полоса, поднимавшаяся от плеча. Но не в ней было дело. Нина смотрела на белых червей, ползавших по шерстяным отрепьям.
Сбросив полушубок, она достала из сумки марлевый бинт и принялась разматывать полотняные и шерстяные тряпки, которыми было забинтовано плечо раненого.
Солдат снова пронзительно вскрикнул. Он сделал попытку подняться и оттолкнуть руку Нины.
— Держите его! — крикнула она полковнику. Тот прижал голову и здоровую руку раненого к одеялу.
Плечо было жестоко искромсано. Развороченные мускулы и осколки плечевой кости — открыты. И эта открытая рана жила, она кишела тысячами личинок и червей. Вальтер молча отвернулся и, пошатываясь, отошел к машине. Да разве подобное возможно? Человека заживо съедают черви!
Подошел Вася, возмущенный фрицами.
— Ну и свинство! Бросают своих раненых на произвол судьбы! Я насчитал человек восемьдесят — все замерзли. А ведь многих можно было спасти!
— Тот раненый тоже умрет? — спросил Вальтер у Нины.
— С плечевой раной? Нет. Выкарабкается. — Она задумчиво смотрела в пространство. — Хотела бы я только знать, он ли это забрал у остальных все одеяла и куртки. Ведь похоже на то, что в блиндаже происходила борьба.
— А черви? Он же начал гнить и…
— Черви его и спасли!
Недоверчивый взгляд Вальтера вызвал у Нины улыбку.
— Да, да! Они очистили рану. Если бы не черви, он, вероятно, умер бы от заражения крови. Редко можно видеть такую чистую рану.
Вальтер, справившись с тошнотой, спросил!
— Что вы сделали с червями, Нина?
— С червями? — она весело рассмеялась. — Да ничего не сделала. Очистила рану, и все. Конечно, перевязала. Раненый даже сохранит руку. Кость задета не сильно.
Вальтер взглянул на ее руки. Это были маленькие изящные руки с тонкими пальцами.
Принесли письма, дневники и другие документы, найденные у мертвецов. Целую груду. Вальтер начал их просматривать, и Нина помогала ему.
В этом ворохе нашлось немало писем, поражавших своей глупостью и тупостью. Некоторые явно были написаны какими-то выродками, бестиями. Отец, например, наказывал сыну убивать возможно больше русских, не стесняясь средствами. «Тут совеститься не приходится, народ этот надо стереть с лица земли», — учил папаша.
Но были и другого рода письма, в которых немецкие жены и матери изливали всю свою муку, все свое отчаяние.
Невольно посмеялись Вальтер и Нина над письмом одной молодой женщины из Гамбурга, которая прямо и недвусмысленно писала мужу, пробывшему на фронте двадцать месяцев без отпуска, что когда
