свадьбу. Соберется человек 300, гостям из Москвы будет отведено почетное место. Для того, чтобы разместить столько гостей, разбили навес-шалаш, а под ним ставят сколоченные из досок столы и скамьи. Свадьба, рассказывали они, гуляет две недели. С сожалением отказываемся от такой перспективы и решаем ехать дальше. На прощание нам в машину приносят несколько банок варенья, которое мы имели неосторожность похвалить… Таких теплых встреч и приглашений в гости было на нашем пути по западнорусским землям несколько[52]. С простыми людьми мы легче находили общий язык, чем с «украинскими интеллигентами». С крестьянами нас роднило Православие и общие корни в Древней Руси, с «интеллигенцией» разводило их низкопоклонство перед Западом, похожее на холуйство.

Эти же мысли нам приходили в голову во время путешествия по землям русин (во множественном числе они назвали себя русскими). Русины живут по обеим сторонам Карпат преимущественно к востоку от реки Сан в Галиции и в Буковине. Вторая половина XIX – начало ХХ в. для русин время трагическое, связанное с варварскими репрессиями со стороны австрийских властей. Русины считали себя русскими и не желали принимать опереточное название «украинцы». В 1904 году австрийские власти приказывают во всех официальных документах писать вместо русин «национальность» – «украинец». «Цивилизованные» германцы, чтобы заставить русин отказаться от своей национальности, использовали против них самые чудовищные методы воздействия. Во время своих путешествий я встречал стариков, которые помнили зверства, чинимые германцами во время Первой мировой войны. Они убивали православных священников, возле церкви вешали русских детей и женщин. Над последними они издевались особенно изощренно. Пособниками этих зверств были местные иудеи, доносившие австриякам о тех, кто сочувствует русской армии и видит в них своих освободителей. Германцы запрещали русинам иметь русские книги, сжигали сочинения Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. Преступлением считалось паломничество русин в Почаевскую Лавру. Встречавшиеся мне старики-русины высказывали мне свое недоумение тем фактом, что когда Красная армия освободила их земли, новая власть заставила русин принимать паспорта, в которых вместо национальности «русский» писалась придуманная еще германцами национальность «украинец». Ночуя с пастухам и возле горных озер в Карпатах, мы допоздна разговаривали о судьбах этого замечательного русского края, ставшего разменной монетой в амбициозных планах выкормленных западными разведками «украинских демократов». «Нашими землями, – рассказывали старики, – последнее столетие командовали совершенно чуждые русинам германские и католические пособники, полуляхи, полужиды. Они драли с народа три шкуры. Во время Второй мировой войны они служили немцам. По их указке были расстреляны тысячи русин, отказывавшихся признать себя «украинцами».

Интересны воспоминания некоторых жителей Галиции и Буковины о ликовании, которое охватило эти места, когда сюда вошла русская армия. Ее встречали, как армию освободителей. Старики помнили, как в апреле 1915 Николай с триумфом проехал через всю Галицию. Ликовал все русское население и солдаты, все, кроме евреев. Очевидцы вспоминали, что при объезде государем войск его автомобиль, двигавшийся по песчаному берегу Днестра, несколько раз завязал в песке. И тотчас по знаку великого князя сотни солдат бросались к автомобилю, помогая ему выбраться. Причем делали они это с таким воодушевлением, что очевидцам казалось, что они поднимут и понесут машину. Государь все время говорил им: «Тише, тише, не попадите под колеса, осторожнее». «Ничего», – раздавалось в ответ, причем многие солдаты взбирались даже на автомобиль, ловили руку государя, целовали ее…

Проезжая по Закарпатью, мы столкнулись с множеством конфликтных ситуаций в отношении между отдельными национальностями, проживающими здесь. «Украинцы» (бывшие русины) плохо отзывались о своих соседях, а те отвечали им тем же чувством настороженности и даже враждебности. Ужгород, Рахов, Мукачево, Яремча – места, где с русинами соседствуют мадьяры, румыны, швабы[53], евреи, цыгане. Отдельные национальности живут сами по себе, либо отдельными семьями, либо в своего рода гетто. В этих местах мы предпочитали останавливаться подальше от сел. Так, в районе города Коломый мы ночевали на реке Прут. Река обмелела, ее широкое русло завалено камнями, а вода течет сбоку, почти незаметным потоком. И вечером, и утром в окрестных селах звучат колокола. Все это на фоне Карпатских гор.

После Турку открываются захватывающие красоты Ужского перевала. Останавливаемся в Ужке (село). Старик у действующей церкви жалуется: «Раньше нас называли русскими, русинами, а теперь почему-то «украинцами». Те же сетования в селе Волосянки: «Раньше нас православными называли, а не униатами, Православные – и все, и русскими мы были, а теперь «украинцы».

Из Закарпатья в Москву мы возвращались через Приднестровье и Молдавию. Относились к нам в этих местах очень хорошо. В молдавских селах нас поили молодым вином, угощали виноградом и молдавским перцем – гогошарами. Спокойно останавливались на ночлег возле сел. На обратном пути забили весь багажник флягами с молодым вином и грецкими орехами и, переночевав возле крепости Прут, на большой скорости помчались в Москву.

Глава 24

«О, Русь, взмахни крылами». – Триумфальное шествие «Памяти». – Против переброски северных рек на юг. – Демонстрация на Манежной площади. – Походна Радонеж. – Установка памятника Сергию Радонежскому

Уезжая из Москвы на 4–6 недель, я с удивлением начал замечать, как каждый раз за такой короткий срок менялся тонус родного города. Нарастала напряженность, многие жили в ожидании перемен к лучшему. Вне Москвы ветер перемен был почти незаметен. В наших кругах говорили о необходимости национальных реформ, о жизненной важности возвращения к национальным традициям, основам и идеалам, порушенным еврейскими большевиками. В политическом отношении перед нами был пример великого Китая, который за несколько лет, опираясь на народные традиции, сумел достигнуть огромных экономических успехов. В это время я начал писать книгу о народных традициях труда, вышедшую в свет под названием «Русский труд». Мне казалось, что изменение отношения к труду позволит решить основные проблемы общества. Пытаясь выявить то главное, что составляло сущность русского труда в эпоху его расцвета, я понял, что он никогда не сводился к совокупности действий или навыков, а рассматривался как проявление духовной жизни, причем трудолюбие было характерным выражением духовности. Очень верно сказано русским педагогом В. А. Сухомлинским, что «отношение к труду является важнейшим элементом духовной жизни человека. Было бы недостаточным и наивным сказать, что трудолюбие воспитывается в процессе труда. Трудолюбие как важнейшая черта морального облика воспитывается и в процессе духовной жизни – интеллектуальной, эмоциональной и волевой. Не может быть трудолюбивым человек мало думающий, мало переживающий.

Трудолюбие, добросовестность, старательность, нестяжательство, которые мы отмечаем