Шрифт:
Закладка:
– Дети у них поднялись с зарей, и им нужно было прислуживать, а теперь старики пируют до полуночи, и им тоже нужно прислуживать. Неужели они так и не дадут нам спать?
Наконец все разошлись, но не раньше, чем Ван Помещик напился допьяна, и жена его позвала прислужников, чтобы они взяли его под руки и увели спать. Даже Ван Тигр был пьянее, чем когда бы то ни было, но все же дошел сам до своего двора. Только Ван Купец оставался все таким же вкрадчивым и опрятным, и его морщинистое желтое лицо почти совсем не изменилось, даже не покраснело, потому что он был из тех, которые становятся тем бледнее и спокойней, чем больше пьют.
Но никто из них не пил и не ел столько, сколько Лотос, и правда, для своего возраста, – а ей было уже семьдесят восемь лет, – она выпила и съела слишком много. В часы между полуночью и рассветом она стонала и металась в постели, потому что выпитое вино поднялось в ней и, разгорячив ее, вызвало сильную лихорадку, и все съеденные ею мясные и жирные блюда давили ее, как камень. Она ворочала голову на подушке из стороны в сторону, ей было плохо, и она требовала то одного, то другого, но ничто не могло ее успокоить. Вдруг она вскрикнула странным, хриплым голосом, и Кукушка подбежала к ней, окликнула ее, и в ответ Кукушке Лотос пробормотала что-то, уставившись на нее незрячими глазами, руки и ноги у нее дернулись, потом она сразу затихла. Жирное лицо старухи потемнело, стало багровым, тело напряглось, сведенное судорогой, дыхание стало быстрым, прерывистым, словно икота, и таким громким, что его слышно было на соседнем дворе. Ван Тигр мог бы его слышать, если б не был пьян и не спал крепче обыкновенного.
Но его ученая жена всегда спала чутко и, услышав крик, встала и пошла к Лотосу. Она кое-что понимала в старинных лекарствах, научившись этому от отца, который был врачом, и теперь она откинула полог, и свет занимающейся зари упал на страшное лицо Лотоса. Тогда ученая женщина закричала в ужасе:
– Старой госпоже пришел конец, если не очистить ей желудок от вина и мяса!
Она потребовала горячей воды, имбиря и всех лекарств, какие только знала, и попробовала лечить Лотос. Но это было бесполезно, потому что Лотос была теперь глуха ко всякому зову и просьбам, и зубы ее сомкнулись так плотно, что даже когда они разжали ее почерневшие губы, зубы остались стиснутыми. Удивительно, что в таком старом теле зубы были все еще здоровые, белые и крепкие, и теперь они стоили ей жизни, потому что если бы хоть где-нибудь было отверстие или дыра на месте выпавшего зуба, то ей влили бы как-нибудь лекарство. Кукушка могла бы даже набрать в рот лекарства и впрыснуть его из своих губ. Но крепкие, неиспорченные зубы оставались плотно стиснутыми.
Так Лотос пролежала, хрипя и задыхаясь, до половины следующего дня и умерла сразу, не сознавая даже, что настал ее конец. Багровый цвет сбежал с ее лица, и она стала бледной и желтой, как старый воск. Так праздники кончились этой смертью.
Тогда оба старшие брата позаботились о том, чтобы для нее сделали гроб, но день или два она лежала на постели, потому что гроб нужно было сделать вдвое больше обычного размера, а из готовых нельзя было найти такого, который был бы достаточно широк.
И в то время как они дожидались, Кукушка искренно горевала о Лотосе, за которой она ходила все эти годы. Да, Кукушка искренно горевала о ней, несмотря на то, что тащила все, что оставалось ценного из вещей Лотоса, она ходила по комнатам и открывала то один, то другой сундук и брала, что было ценного, а потом отправила потихоньку все это добро через потайную калитку; и, когда пришло время положить Лотос в гроб, служанки ее удивлялись тому, что едва нашлось, в чем похоронить ее. Дивились они и тому, куда Лотос могла девать серебро, которое получала как вдова Ван Луна, так как за последние годы она перестала проигрывать в кости. И все же, несмотря на свое воровство, Кукушка горевала о Лотосе, утирая редкие, скупые слезы, и, как ни мало было этих слез, они были единственные, которые пролила по ком-нибудь Кукушка, и когда гроб залили известью, потому что от тела очень скоро пошел запах, и запечатали крышку и понесли за ворота в храм, где гроб должен был простоять до назначенного для похорон дня, Кукушка шла за гробом, быстро семеня старыми ногами и стараясь не отставать, до тех пор, пока гроб не поставили в притворе храма среди множества других гробов. Тогда она повернулась и пошла в свой угол, который у нее где-то был, и больше не возвращалась в дом Ванов и горевала о Лотосе искренно, настолько искренно, насколько была способна.
Не истекли еще назначенные десять дней, а Вану Тигру уже наскучили братья и их сыновья, и тот час, когда они почувствовали свое близкое родство, давно прошел. Но он оставался все эти дни до конца и, переходя от одного брата к другому, наблюдал подчас их сыновей, и ему казалось, что сыновья эти – люди ничтожные и слабые и ничего хорошего из них не выйдет. Оба младшие сына Вана Купца были продавцами и ни к чему иному не стремились; у них не было честолюбия, и когда отца не было поблизости, они довольствовались тем, что стояли праздно за прилавком, пересмеиваясь и болтая с другими продавцами; и даже самый младший двенадцати лет отроду, был учеником в лавке, и каждую свободную минуту бегал играть в орлянку с мальчишками, поджидавшими его у дверей лавки. А так как он был хозяйский сын, никто не смел сказать ему ни слова или отказать ему в горсти медяков из кассы, когда он требовал денег, но в то же время все следили, не идет ли Ван Купец, чтобы мальчик мог вовремя прибежать на свое место до возвращения отца. И Ван Тигр видел, что брат его так занят наживой, что совсем не замечает сыновей и не думает о том, что когда-нибудь они с таким же рвением начнут расточать добро, с каким он его собирал, и что они скрепя сердце работают в лавке, дожидаясь только его смерти, чтобы избавиться от всякого
