– Они меня забыли на старости лет, никогда ко мне не приходят и даже не считают меня за свою!

И она стонала, и слезы капали из ее слепых, старых глаз. Тогда Кукушка пошла сказать об этом братьям, а они сжалились над ней и согласились, потому что в тот день сердце их неожиданно смягчилось к отцу и ко всему, что было с ним связано. И вместо того, чтобы пировать во дворах Вана Помещика, где жена его хотела собрать всю семью, они пошли на тот двор, где жила Лотос. Это был тоже большой и красивый двор, и в одном углу его росли гранатовые деревья, привезенные с юга, а посредине был восьмиугольный бассейн, в котором блестело отражение молодого месяца. Все они ели пирожки и пили вино, а дети играли в свете месяца и бегали повсюду, прячась в тени и снова выбегая, чтобы схватить пирожок или отхлебнуть глоток вина. Все они наелись досыта всяких яств, варенных на пару, и пирожков, какие полагалось есть в этот праздник; одни были начинены мелко изрубленной свининой, другие – посыпанные сахаром, очень вкусные. Всего этого было так много, что даже рабыни ели, сколько хотелось, и слуги брали тайком и ели за дверями, делая вид, что уходят за вином. Никто не хватился того, что они взяли, а если зоркие глаза хозяек и заметили что-нибудь, все же ни слова не было сказано на этот раз, чтобы не омрачать выговорами этого вечера.

И в то время как они ели и пили, старший сын Вана Помещика, очень недурной музыкант, играл на флейте, а второй его брат, юноша с красивыми, гибкими пальцами, – на арфе, слегка ударяя по струнам двумя тонкими бамбуковыми палочками; они играли старинные песни весны и жалобы умершей девушки к луне. Слушая, как согласно звучит их игра, мать гордилась ими и то и дело хвалила их, громко крича, как только они кончали играть какую-нибудь песню:

– Сыграйте что-нибудь еще, сыновья мои, так хорошо слушать вашу игру в свете молодого месяца! – И она гордилась их нежной красотой.

Но жена Вана Купца, чьи сыновья воспитывались попросту и не умели забавлять гостей музыкой, зевала и громко заговаривала то с тем, то с другим из родственников, а чаще всего с женой Вана Тигра, которую она для него выбрала. Она очень с ней носилась, а на ученую жену намеренно не обращала внимания: она едва взглянула на дочь Вана Тигра, но без конца обнюхивала мальчика, прикладываясь к нему носом, и так себя вела, как будто бы ей были обязаны тем, что ребенок родился мальчиком.

Но вслух ничего не было сказано, хотя госпожа бросала недовольные взгляды на свою невестку, а та ловила каждый такой взгляд и наслаждалась, притворяясь, будто не видит их. Остальные, по-видимому, ничего не замечали, и Ван Помещик, очнувшись от дремоты, приказал слугам вносить столы для вечернего пиршества, и их принесли. Тогда все принялись за настоящую еду, и прислужники вносили одну смену кушаний за другой, потому что этот пир давал Ван Помещик, и, заказывая его, он превзошел самого себя. Было много таких блюд, о которых Ван Купец и Ван Тигр даже не слыхали, например, утиные языки, тушеные с пряностями, утиные лапки, с которых была содрана тонкая черная кожица, и много было других тонких блюд, приятно щекотавших нёбо.

В тот вечер все с удовольствием ели и пили, но никто не ел с таким удовольствием, как Лотос, и чем больше она ела, тем становилась веселей. Она сидела в своем большом, резном кресле, и служанка рядом с ней накладывала ей в чашку каждого кушанья, а иной раз она брала с блюда и сама, и тогда служанка направляла ее руку, а она зачерпывала с блюда своей фарфоровой ложкой, с жадностью подносила ко рту и громко схлебывала. Она ела и мясо, и все, что ни подавали, потому что все зубы у нее были еще крепкие и здоровые.

Потом, развеселившись, она то и дело отрывалась от еды, чтобы рассказать какую-нибудь непристойную и бесстыдную историю, и молодые люди смеялись исподтишка, но громко смеяться в присутствии старших они все же не смели. А она прислушивалась к их фырканью и подавленному смеху, и это подстрекало ее рассказывать дальше. Ван Помещик с трудом сохранял серьезное выражение лица, но жена сидела рядом, надутая и молчаливая, и взглянув на нее, он сдерживался. А краснощекая жена Вана Купца громко хохотала и старалась хохотать еще громче, заметив, что невестка совсем не смеется. Даже вторая жена Вана Помещика закусила губу, и хоть удерживалась от смеха, потому что ее госпожа не смеялась, но принуждена была закрывать лицо рукавом, пряча улыбку.

А Лотос до того разошлась, услышав, как смеются мужчины, что приличия ради ее необходимо было унять, и старшие братья принялись спаивать ее вином, чтобы она задремала, боясь, как бы она не вздумала отпустить что-нибудь непристойное насчет Вана Тигра и не рассердила бы его, а они боялись его гнева. Зная распущенный язык Лотоса, они не очень настаивали, чтобы Цветок Груши пришла на семейный праздник, и когда она ответила посланному, что ей не на кого оставить своих питомцев, ее не стали упрашивать, рассудив, что лучше не напоминать Лотосу о прошлом.

Так вечер этот прошел счастливо, наступила полночь, и луна поднялась высоко; на нее набежали легкие облачка, и среди них она плыла, словно покачиваясь. Дети уснули, а младшие из них давно уже приютились на груди у матерей; не спала только младшая дочь Вана Помещика, надменная и тоненькая девочка лет тринадцати, которая важничала, потому что ее недавно просватали. Но вторая жена Вана Помещика была любящей матерью, и на руках у нее спали двое: один годовалый ребенок, а другой новорожденный, немногим старше месяца, так как Ван Помещик все еще был к ней благосклонен. И каждая из жен Вана Тигра держала на руках своего ребенка, маленький сын его спал, запрокинув голову на плечо матери, луна светила ему прямо в лицо, и Ван Тигр часто взглядывал на спящего ребенка.

Но после полуночи веселье пошло на убыль, и сыновья Вана Помещика потихоньку выскользнули один за другим, потому что их ждали другие удовольствия, и им скучно было долго сидеть