с наложницей Ала Тахикиро, которой тоже дома не сиделось.

Расцеловавшись с дочками, Ал велел им позвать всех домочадцев и слуг. Когда же все собрались и, поприветствовав хозяина дома, чинно расселись на подушках и просто на полу, Ал сообщил наконец, зачем звал.

— Как вы знаете, в горах появилась новая банда, которая нападает на крестьян и отбирает у них рис. Я не вмешивался, пока дело касалось только соседей, но вчера, как вы знаете, пострадали амбары наших крестьян.

Все согласно кивнули. Лица слушателей казались напряженными. Еще бы, земля принадлежит крестьянам, а все, что на ней произрастает, — господам. Стало быть, не защитишь крестьянские амбары, самому придется затягивать поясок.

— Поэтому я отправляюсь прямо сейчас на поиски разбойников, оставляя присматривать за нашими самураями Тахикиро-сан. — Ал повернул голову в сторону сидящей на пятках наложницы, и та с готовностью поклонилась ему, ткнувшись лбом в циновку.

В комнате становилось душно, и хозяйка дома была вынуждена отправить двоих служанок полностью раздвинуть внешние ставни амадо.

— Да простит меня господин муж, но не хотите ли вы сказать, что вы отправляетесь один против целой шайки головорезов? — Фудзико смотрела на мужа, как на идиота, нервно покусывая нижнюю губу. — Хозяйка чайного домика в Иокогаме, мама Микаку, которая приезжала на прошлой неделе торговать у рыбаков двух красивых девочек — сестренок-шестилеток, и зашла поприветствовать меня, рассказывала, что новая банда не похожа на обычных разбойников, что крадут все, что плохо лежит. — Фудзико обмахивалась бумажным веером с изображением рыбок, ее лицо взмокло от пота и сделалось красным. — Мама-сан, конечно, лично не видела этих новых разбойников, но несколько ее клиентов, которые видели их собственными глазами, рассказывали, что те одеваются в черные или темно-серые одежды, их лица и кисти рук замотаны тряпками, сандалии стерты до такого состояния, что их шагов совершенно не слышно. Кроме того, в отличие от местных головорезов, эти все на лошадях, которым они перевязывают морды, чтобы те не ржали в ночи. И заматывают копыта тряпками, чтобы шли тихо. Они нападают на деревни только в глубокой ночи, сразу же забираются в дом к старосте, и он уже отдает им весь запас риса, шелка и вообще всего, что только есть в деревне. Все знают, что старосте грех перечить. Вот все и слушаются.

— А если крестьяне откажутся отдавать рис по требованию старосты? — обгрызая ноготь среднего пальца, поинтересовалась Марико.

— Тогда их убьют, а кто же хочет быть убитым.

— Самурай не отдал бы разбойникам зерна, ведь рис — собственность господина! — перебил мать Амакаву.

— Все так, — Фудзико сокрушенно покачала головой, обижаясь на своевольного отпрыска, — но в том-то и дело, что крестьяне и самураи — это как день и ночь. — Она посмотрела на Ала, ища в нем поддержку, и вдруг сама смутилась тем, что первая перебила мужа.

— Я беру с собой десяток Хироши-сан, вместе с ним самим, — кивнув жене, продолжил Ал. — Остальные находящиеся в деревне самураи должны продолжать тренировки и охранять вас. Думаю, мы провозимся не больше пары недель, так что не стоит беспокоиться.

— Возьмите с собой хотя бы одного повара и пару массажистов, — не выдержала супруга, — кроме того, за две недели вам не один раз понадобятся услуги цирюльников и, возможно даже… — Но она не закончила, остановленная протестующими жестами мужа.

— Повара ладно, но все остальное… — Ал возмущенно повел плечами. — Я беру с собой самураев, а не разнеженных тростниковых женщин. Зачем нам массажисты и парикмахеры? Вы бы еще сказали взять с собой музыкантов и танцовщиц!

— Господин совершенно прав, — Фудзико отвесила поклон мастера словесных баталий, — самураю не достойно мечтать о роскоши, но он обязан думать о своем сюзерене. А вашему сюзерену Токугава-сан вы можете понадобиться в любой момент, причем живым и здоровым. Должно быть, господин еще не забыл, как мучился со спиной, после того как заснул в прошлом году на голой земле у ручья? Что же до цирюльника, то в городе или деревне самураи должны оставаться самураями. Тем более самураи господина!

При воспоминании о проклятом радикулите Ал поморщился.

— Хорошо, Фудзико-сан. Вы совершенно правы. — Кивнул он ей после минутной паузы. Ради нашего сегуна, ради даймё? Токугава, которому я верно служу… В общем, давайте ваших массажистов и… — он затравленно глянул на молча торжествующую жену, — и цирюльников, что б их.

Отчего-то во всех словесных битвах неизменно побеждала она — внучка и дочка даймё, самурай из рода Усаги, его жена Фудзико.

Ал встряхнул головой, словно скидывая с себя овладевший им морок.

— Я собрал вас для того, чтобы объявить, что в мое отсутствие я поручаю наш дом и всех, кто в нем находится, заботам моего сына Амакаву. Вчера ему исполнилось тринадцать лет, и я хочу, чтобы все слушались его так, словно это мои собственные распоряжения.

Все согласно поклонились Алу и затем Амакаву.

Говоря это, Ал избегал встречаться глазами со старшим Минору, официально являющимся его приемным сыном и не имеющим права наследовать за Алом. Но на самом деле давным-давно уже ставшим дороже его родных детей. Много раз, ругая себя за то, что не в состоянии любить всех одинаково, Ал снова и снова ловил себя на том, что своим врожденным благородством, верностью и готовностью пожертвовать ради приемных родителей своей жизнью и честью Минору превосходит всех, кого он знал.

Это был удивительно красивый и статный шестнадцатилетний юноша, носивший два меча у пояса и уже принесший клятву верности своему сюзерену. С детских лет Минору был лучшим другом Ала, они вместе охотились, тренировались на плацу, брали коней и уезжали на всю ночь куда-нибудь к реке, где разбивали с самураями небольшой лагерь. Неизменно в отсутствие Ала Минору находился подле матери, помогая ей следить за младшими детьми и управляться со слугами, и вот теперь Ал невольно предавал своего лучшего друга, любимого, хоть и не родного сына.

Впрочем, Минору всегда знал, что все будет именно так. И наследником Ала окажется не он, а Амакаву. Знал и безропотно принимал это.

Когда Ал со свитой удалились, Амакаву толкнул плечом Минору, так, что тот качнулся, нечаянно ступив ногой в лужу.

— Какой же ты неуклюжий, Минору. — Он смерил брата презрительным взглядом. — Надо быть аккуратнее с хозяйским добром. Сначала тзори в грязи, затем кимоно… — Амакаву поцокал языком. — Вот что, братец, сдай-ка ты для начала оружие.

Минору побледнел, но подчинился. Отец был уже далеко и не мог вступиться за него, к тому же Ал приказал во всем слушаться Амакаву. А значит, Амакаву теперь главный и,