Шрифт:
Закладка:
Ох, будет сейчас скандал! Ульг знал — к ним приехал какой-то важный военный посыльный, поэтому надо было его встретить как положено. Но юный бездельник не знал, как это — положено. Более того, искренне ненавидя своего отца за частые жестокие побои и убийство матери, которая не дала поиметь малолетнюю дочь, парень принципиально не хотел делать то, что говорил родич. Горе-папаша, конечно, протрезвев после расправы, пообещал вооружившейся вилами, лопатами и ножами семье, что исправится, однако следующая жена тоже однажды оказалась случайно мёртвой.
Недавно глава разросшегося, словно сорняки в заброшенном огороде, семейства женился снова, обзавёлся новым потомством, и так как количество сыновей уже перевалило за десяток, командиры армии заинтересовались плодовитым мужиком и стали требовать от него пополнения в рядах бойцов.
Ульг подумывал присоединиться к войскам, но как-то так случилось, что именно по приезде некоего важного полководца напился, играя в кости.
Ох, влетит дома… Но ничего, главное, протрезветь и проблеваться по дороге, чтобы быть в силах наподдать нажравшемуся стояк-травы бате, показать, что сынок уже вырос и сам может руки распускать.
Снова затошнило, однако после опустошения желудка немного прояснилось в голове, и улучшилось зрение. Юноша вытер рукавом лицо, осмотрелся. Откуда-то потянуло гарью. Продолжив путь домой, Ульг расслышал разноголосые крики, а потом увидел поднявшийся с земли чёрный дым. Поняв, что горит его дом, парень припустил бегом. Получалось плохо, но на большее пьяный подданный Моргота способен не был.
— О, явился! Стручок обвислый! Где шатался?! — сразу же начала насмехаться толпа, как только Ульг доковылял до охваченного пламенем дома.
Крыша давно обрушилась, вместо окон образовались дыры, стены постепенно прогорали.
Кто-то пнул под зад, по спине прилетел камень.
— Эй, пошли вон, дырявые! Поимею головешкой! — заорали вдруг совсем рядом, и толпа притихла.
— Бор! — обрадовался Ульг, увидев сквозь слегка кружащийся туман старшего брата.
— Везунчик ты, тупая башка, — мрачно произнёс Бор, хватая пьяного родича за шиворот. — Все сгорели, а ты валялся где-то в канаве. Везунчик долбаный!
Сам старший брат, похоже, отсутствовал дома по обычной для себя причине — по девкам ходил.
В огонь упала последняя целая стена, подняв в чёрное небо сноп искр.
— Подожгли вас, братва, — шепнул горбатый орк, протягивая вонючую бутыль, — я видел заколоченную дверь, когда пожар начался. Опять какие-то гады долбаные вылезли! Но мы их найдём, наши бдят. Грят, там кого-то выследили уже.
— Да пусть в дырку раздроченную провалятся, — отмахнулся Бор. — Туда нашему бате и бабе его и дорога! Наплодили дармоедов! А мы виноваты, шо жрать неча им!
— Там этот был! Ну, тот! — объяснил присутствие в сгоревшем доме важного военного орк.
— Да и эльфохрен с ним! — заорал Ульг, расплакавшись. — Дрочил я на него! В уши ему! В ноздри! В рожу его долбаную! Говна ему навалил!
Тяжёлая оплеуха старшего брата повалила наземь. Холодные пыльные камни дороги добавили синяков на и так избитом теле.
Огонь начал оседать, смотреть на него стало неинтересно, и толпа принялась спешно расходиться, чтобы не пришлось предлагать погорельцам кров.
— Нам неча терять, — подняв брата с камней, шепнул Бор. — Пральна лялякали — всегда было неча, но мы не додумывались бошками пустыми. Нам ловить тут неча! А теперь тем более! Пошли, я знаю, кто нам поможет. Только тс-с-с. Иначе зубья повышибаю. И язык в зад затолкаю так, шо выплюнешь.
Ульг, хныча и вытирая лицо рукавом, поплёлся за братом, но вдруг оба молодых человека обернулись на пепелище. Далеко-далеко, за дымами от пожара, помоек, труб и чего-то ещё, дивно засияло небо, озарившись зелёным, белым и розовым. Клубящиеся тяжёлые облака расступились, и среди волшебного страшного сияния, которое точно не предвещало ничего хорошего, показалось голубое небо.
Быть беде, однозначно.
***
Подняться с трона оказалось сложнее, чем представлялось — силы были совсем растрачены. Мелькор понимал — когда замысел воплотится, можно будет отдохнуть и восстановиться, однако осознание, что сделать всё в одиночестве не получается, неприятно задевало самолюбие.
От каждой мельчайшей частички духа Айну в пространство расходились невидимые сосуды, по которым струилась Музыка Творения, поддерживавшая иллюзии в полностью магическом зале, не дававшая распасться пелене тьмы на небе, заставлявшая плодоносить каменистую мёрзлую почву, дававшую силу многочисленным воинам-Майяр, а также драконам. Всё это выкачивало из бывшего Вала энергию, истощая его, заставляя сморщиваться, будто высохший плод.
И Сильмарили ещё! С их волей приходится бороться каждое мгновение существования! Светите! Светите, я приказываю!
Сил подняться на гору хватило с трудом. Увидев незнакомое сияние в небе, алкарим завопили, заметались, начали прятаться или падать на колени, умоляя Владыку пощадить и спасти. Радость от воцарившейся паники предала мощи Теме Полёта, и теперь даже тяжесть плоти не мешала нахождению на головокружительной высоте.
Орки, люди и полуорки, а также недоделанные оборотни Пламенного так смешно испугались сияния Сильмарилей, что Мелькор от души расхохотался, потрудившись, чтобы его хохот услышали все подданные. Пусть боятся, раз не в состоянии любоваться истинной красотой. Ладно люди — они слепые и почти не различают цвета, но орки-то что? Почему нечто прекрасное и внезапное не радует, а заставляет паниковать?
Ничтожества! Смешные в своей никчёмности!
Возможно, творцу и владыке могло стать стыдно за то, что это его народ, его подданные, его создания, однако Мелькор не позволил себе думать о подобном, сосредоточившись на цели подъёма на гору.
Силы приложены. Тьма расступилась. Теперь нужна музыка.
Сфокусировав мысли на красивой мудрой лжи, пробудив отголоски чужих воспоминаний, Айну, из последних сил подавляя пение Сильмарилей, нарочно мешавших своему похитителю, начал плести мелодию Изначальной Тьмы, связывая её с опасным и своевольным искусственным сиянием уничтоженных Древ:
«Пред тёмной магией заката
Ты молишь небо воскресить рассвет,
Но, возвращаясь в день распятый,
Вновь вспоминаешь о хрустальном сне.
Ты веришь в шёпот звёзд печальных,
Но луч несмелый лишь рождает тень,
Пусть ночью сковано отчаянье,
Всю мглу нещадно разбивает день.
Нет границы — лишь молчанье
Да души огонь живой
Между золотым сияньем
Света и бескрайней тьмой.
Вновь лебедь в Гавань прилетает,
Неся на белых крыльях смерти скорбь,
И боль с любовью вновь венчает
Холодный ветер сумрачных оков.
Нет границы — лишь
